Как только лето «входит в свои права», так тотчас же на повестке, как говорится, дня возникает болезненная и неизбежная тема комаров.
Без них — никуда. Энтомологи, конечно, знают, зачем они, эти кровососущие твари, живут на свете. Но мы, то есть все остальные, невежественные эгоисты, убежденные в полной легитимности своих эволюционных привилегий, впадаем в ежегодное сезонное недоумение, усугубленное врожденной тоской. Зачем они, всякий раз думаем мы, когда и без них тошно. Но и когда не тошно, а вполне даже и прекрасно (а такое бывает, хотя и не слишком часто), мы тоже так думаем.
У приятеля моей юности на этот риторический и не имеющий ответа вопрос был такой ответ не ответ, но что-то вроде доморощенной теории. Он назвал эту свою теорию, а точнее будет сказать, гипотезу — «Комары на даче».
«Представь себе, — говорил он, — что прекрасным летним вечером, когда впереди два выходных дня и можно никуда не торопиться, ты вместе со своими родными, друзьями, соседями сидишь на дачной веранде под оранжевым абажуром. Что вы пьете чай или вино, весело разговариваете о разных необременительных предметах, с готовностью смеетесь милым шуткам друг друга, обсуждаете легкие и приятные планы на завтрашний день, а в раскрытые окна веранды льется пьянящий запах цветущего жасмина. Представил?» — «Ну, представил, да. И что?» — «И как бы ты назвал одним коротким словом вот это все?» — «Ну, не знаю… «Рай», наверное». — «Совершенно верно!» — торжествующе воскликнул мой приятель и продолжил:
«Так вот, для того, чтобы мы не соблазнялись кощунственным по сути ощущением, что возможен в принципе рай на земле, нам даны в наших ощущениях комары. Вот сидишь ты на этой самой веранде, воспаряешь духом, почти летаешь, а тут вдруг рядом с тобой начинает что-то отвратительно, тревожно и назойливо жужжать, а потом оно приземляется на твоей шее, на руках, на ногах, на голове, на спине. А потом ты начинаешь досадливо хлопать себя по всем местам, почесываться и неизбежно вспоминать, что ты все же здесь, на земле, где рая не бывает».
«Вот для того и комары! Для усмирения гордыни в сущности!» — так завершил он краткое изложение своей теории.
Ну, хорошо, думаю я, комары на даче, допустим, именно для этого. Хотя я, честно говоря, и на даче без них легко обошелся бы, и гордыне вряд ли удалось бы поглотить все мое существо без остатка.
Но в остальных-то случаях они — для чего? Каково его, комара, метафорическое амплуа в различных наших жизненных ситуациях и умственных построениях?
Вот Далай-лама, например, однажды сказал: «Не надо думать: «Что я могу изменить? Я всего лишь один человек, я маленький». Комар тоже маленький, но попробуйте уснуть в комнате с комаром».
И правда ведь!
Комар, точнее образ комара, довольно часто наведывался на страницы художественной литературы а также в пространство фольклора.
Как тут не вспомнить про маленького, но доблестного «комарика», у которого горел в руке маленький фонарик и который победил злодея паука, спас красавицу Цокотуху, после чего заключил с ней счастливейший брак. Для того, чтобы вообразить себе внешние и внутренние черты возможного их потомства, воображения не хватает, да и автор этой трогательной истории, дедушка Корней, об этом благоразумно умолчал.
И как не вспомнить о гоголевской «кораморе», то есть о том коротком авторском комментарии к одному из эпизодов «Мертвых душ». Этот комментарий и сам по себе — маленький поэтический шедевр:
«Корамора — большой, длинный, вялый комар; иногда залетает в комнату и торчит … К нему спокойно можно подойти и ухватить его за ногу, в ответ на что он только топырится или корячится, как говорит народ».
Об этой «кораморе», а точнее о ее свойстве «топыриться и корячиться» я почему-то особенно часто вспоминаю в последнее время, глядя на выражения лиц или слыша обрывки речей некоторых начальственных персон нашей наиновейшей истории.
И, конечно, же как тут не вспомнить о «Царе Салтане» и о князе Гвидоне, умевшем при магической поддержке волшебных чар Царевны-Лебеди принимать обличия и свойства различных насекомых. Комара в том числе…
Однажды я пару-тройку очень жарких летних ночей провел в небольшой, но симпатичной гостинице во французском городе Бордо.
В первую же, — очень, повторяю, жаркую, — ночь в комнате кроме меня оказался именно он самый, комар. Примерно тот же, о котором упомянул Далай-лама, во всяком случае заснуть в его присутствии было делом практически невозможным.
Он был всего один, этот комар, но занимал он весьма активную жизненную позицию.
Он вел себя прескверно, как и положено комару, хоть отечественному, хоть французскому, хоть любому другому.
Он жужжал то там, то сям. И он, конечно же, ничуть не скрывая ни чувств, ни намерений, откровенно и цинично жаждал моей крови. Но больше он все же неустанно и глумливо жужжал, чем свирепо кусался. Хотя и кусался тоже.
Я кое-как все же заснул, а во сне меня преследовал по пятам неотвязный мотив. Мотив мощный, патетичный, властно подчинявший своей непреклонной воле. В какой-то момент я узнал этот мотив и был удивлен, что не узнал его сразу. Это был «Полет валькирий».
Утром я, не слишком бодрый, проснулся и поднялся. Потом я вышел из отеля. Выйдя на крыльцо, я зачем-то беспокойно обернулся, как будто бы кто-то невидимый и неслышимый окликнул меня по имени. А обернувшись, я обнаружил рядом с входной дверью (странно, что раньше не заметил) небольшую мраморную мемориальную дощечку. А обнаружив ее, я ее, конечно, и прочитал. И прочитал я на ней, что в таком-то году в этой самой гостинице останавливался композитор Вагнер. Рихард.
А! Ну, тогда конечно! Тогда все понятно! А иначе с какой бы стати пробравшийся в мою гостиничную комнату князь Гвидон стал бы исполнять над моим ухом именно «Полет валькирий», а не, скажем, другой, куда более релевантный для него «полет» — из Римского-Корсакова? Да, да, тот самый, который в годы моего детства на всех праздничных концертах звучал в исполнении популярнейшего тогда Ансамбля скрипачей Большого театра под управлением, под управлением… Черт, забыл! А, нет, вспомнил! Под управлением Реентовича! Точно — Ре-ен-товича!
И хотя тот «полет» не был полетом комара, а был, в общем-то, «Полетом шмеля», это в данном случае не слишком меняет сути дела, а скорее обогащает ее дополнительными, подчас двусмысленными, но непременно привлекательными полутонами.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.