«Так называемое “умное голосование” придумали в ЦРУ», — весело процитировал в своем фейсбуке кто-то из моих друзей, вычитав это откровение в каком-то очередном компостно-патриотическом издании.
«А что ж! — подумал я, — Хорошо ведь придумывает ЦРУ. Молодцы ребята! Как говорится, могут, если захотят!»
Только не вполне понятно, а с чего бы это столь прозорливым и проницательным патриотическим мыслителям так мелочиться. Как будто ЦРУ уже и ничего посерьезнее придумать не в состоянии.
На месте ЦРУ, а также всего прочего обобщенно-условного «Запада» я бы даже и обиделся. «Умное голосование» — подумаешь тоже! А все прочее?
А, скажем, стремление к свободе кто придумал? Разве не Госдеп США? А чувство собственного достоинства не в Европарламенте ли соорудили? А честные выборы откуда взялись? Правильно — это выдумали алчные швейцарские банкиры. А поиски истоков провокационных идеек и подлых шепотков о необходимости сменяемости власти не приведут ли прямиком в штаб НАТО? А свободу слова и собраний где придумали? Неужели в администрации нашего вечного президента? Да ни за что не поверю — там не дураки сидят, не враги самим себе. Тоже ведь наверняка привозные семена, все никак не всходящие на наших местных нечерноземных огородах.
Давно замечено, что все, к чему сначала советскому, а потом и постсоветскому человеку предписано относиться с классовым подозрением, как правило, маркировано паразитическим словосочетанием «так называемое».
Например, однажды, уже давно, мне пришлось прочитать где-то о том, что «так называемая теория относительности» была изобретена (sic!) на деньги еврейского капитала. Как такому не поверить!
Начавшись с послевоенных лет, достопамятная послевоенная кампания против «космополитизма» в культуре и искусстве, против «низкопоклонства и преклонения» продолжалась все последующие десятилетия, не теряя из виду нити своей экзотической логики, а лишь слегка ослабляя время от времени свою мертвую, — во всех смыслах этого слова, — хватку.
В середине семидесятых после знаменитой «Бульдозерной выставки», ставшей чем-то вроде замеченного обществом манифеста современного независимого искусства, оживилась в порядке борьбы с вредными влияниями и официальная пропагандистская деятельность.
В те годы на улице Горького, нынешней Тверской, напротив бывшей гостиницы «Минск» в огромной стеклянной витрине вывешивались агитплакаты на «актуальные темы современности». Что-то наподобие «Окон Роста». И не исключено, кстати, что все это именно так и называлось.
Чаще всего это были плакаты сатирической направленности. Про «бесчинства израильской военщины», про «наглую ложь западных радиоголосов», про «германский реваншизм», про «поджигателей холодной войны». Разные там были плакаты.
Композиционно и стилистически они выглядели примерно так. На каждом из них помещалась соответствующая теме картинка в хорошо узнаваемой и традиционной «крокодильской», кукрыниксовской манере. Под картинкой же всегда располагалось короткое стихотворение на ту же животрепещущую тему.
Стихотворения эти считались как бы авторскими, по крайней мере, под каждым из них значились чьи-нибудь имя и фамилия. Чаще прочих в качестве автора там мелькал какой-то Жаров. Тот ли самый это был Жаров, который «взвейтесь кострами…», мне было не известно. Да это и неважно, потому что именно этот шустрый сочинитель искрометных стихов вдохновил одного из моих приятелей на шутку «Агитпоэт, невольник чести…» Шутка, по-моему, удачная и смешная, так что можно сказать, что в любом случае этот агитпоэт прожил не такую уж никчемную жизнь.
Так вот, неким весенним днем 1975 года я шел мимо этой витрины, и глаза мои наткнулись на очередное изделие неутомимого агитпропа. Плакат был про искусство. Про плохое искусство, про «так называемое», про модернистское, про растлевающее целомудренные души и неокрепшие мозги нашей молодежи, горящей общим стремлением в едином порыве выполнить очередные решения очередного съезда и внеочередного пленума.
На плакате расположились: лохматый и бородатый, в растянутом свитере художник от слова «худо», размазывающий шваброй по холсту какую-то подозрительного вида субстанцию, горе-музыкант с выпученными глазами, от души колотящий кувалдой по клавишам ни в чем не повинного рояля, другой «художник», посредством левой босой ноги выводящий на листе ватмана что-то пикассоподобное. Ну, и еще что-то не менее выразительное и остроумное.
Ну, и стихи, конечно! Пера, кажется, все того же вездесущего Жарова. Стихи я, разумеется, запомнил. Вот они:
Эта муть, родившаяся «там»,
Пробует просачиваться к нам.
Позаботимся ж о том, чтоб эта муть
Не нашла в искусстве нашем путь.
В этом маленьком, но безусловном шедевре поэтического искусства ключевым, с признаками некоторой сакральности, словом мне представляется слово «там».
«Луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге», — написал однажды в своих незабываемых записках один гоголевский герой.
Все время получается так, что все нормальное, человеческое и даже вечное, например, Луна или теория относительности, придумано и изготовлено «в Гамбурге». Все, что хоть чего-то стоит, сделано «там». А кое-что даже и на деньги еврейского капитала. И именно поэтому настоящий патриот должен все это ненавидеть и презирать. А за отечественное происхождение Луны можно и побороться. Причем с Поприщиным, так как больше не с кем.
С раннего детства мне знакомо слово «импортный». Я довольно рано узнал, что импортное — это то, что трудно найти, это то, за чем надо долго стоять в очереди или «доставать по блату».
Постепенно стало приходить понимание того, что импортными бывают не только одежда, обувь, мебель, автомобиль, мороженая курица, алкогольные напитки, сигареты и жвачка.
Сама по себе современность — тоже понятие импортное.
И не только, к сожалению, современность. Не только гуманизм и универсальные права личности. И не только общечеловеческие ценности. И коммунизм, и фашизм — увы, тоже.
Всё это, в общем-то, импорт, «родившийся там». Импорт «оттуда».
Это понимается трудно и не сразу. И, главное, далеко не всегда и не всеми.
А вот импортные шмотки — это да, это другое, это понятное. Это все — «для нас».
И всегда заграничная «вещь» была чем-то вроде татуированного бицепса дворового силача — объекта почтительной зависти дворовой мелюзги.
Я помню, как в один из летних дней 54-го, кажется, года мужики в труселях и линялых майках ощупывали да осматривали, прищелкивая языками, какой-то потрепанный опель, въехавший в наш двор и ненадолго припаркованный у соседнего парадного. Это был трофейный автомобиль.
Кстати о трофеях.
Любой мусорный патриот, привязывающий к своему «Фольксвагену» полосатую ленточку — знак его личной доблестной победы над «фашистской Европой», из всех возможных достижений материальной культуры безусловно предпочитает импортное, а не «наше».
Однако на таком грубом противоречии его не подловишь. Потому что все плоды мировой цивилизации он склонен воспринимать не как достижения и дары чуждого ему мира, а как трофеи, доставшиеся ему по праву победителя. Кого и что он победил, он не знает и сам, но какая, в сущности, разница. Он твердо знает, что он всех победил и всех освободил. Поэтому все ему должны и обязаны по гроб жизни.
В качестве трофеев он возьмет не все, нет. Крутую тачку, джинсы, финский сервелат и вискарик ему, так и быть, сгодятся. А всякие там права человека, всякую там толерантность, всякое современное искусство, всякую личную свободу, всякую ценность человеческой жизни и всякое человеческое и гражданское достоинство пусть «побежденные» оставят себе. Должно же и у них «там» что-то остаться.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.