Бывший сотрудник телеканала «Звезда» Андрей Евгеньев отсидел в колонии три года. В 2016 году против него сфальсифицировали дело о наркотиках — причем, как рассказывает Андрей, за один вечер ему подбросили наркотики дважды. В первый раз это были оперативники Щукинского отдела полиции Москвы Поляков и Аношенков, а во второй — бывший начальник уголовного розыска Вячеслав Горнеев, тот самый, который недавно фотографировался на фоне трупов в морге. «МБХ медиа» публикует монолог Евгеньева о задержании, пытках и тюрьме.
— Сотрудники полиции уверяли, что они меня задерживали втроем в полночь у метро «Октябрьское поле». Якобы я, корреспондент телеканала «Звезда», вообще в другом районе города был без денег, без телефона, без ключей, без документов, а только якобы с полными карманами наркотиков. Потому что при изъятии они записали в протокол только наркотики, ни телефон, ни ключи, ни военный билет, ни мой пропуск на телеканал «Звезда» — ничего этого они не записали.
Меня привезли двое оперов, Поляков и Аношенков. Я был в куртке, Поляков просто расстегнул карман и говорит: «Давай тебя обыщем». Я стою, и он такой — хоп — демонстративно в руке что-то сжимает. «А это что такое?», — говорит. Я говорю: «Ты что-то попутал что ли, ты что творишь-то?». Он мне говорит: «Сейчас по-другому заговоришь». Они заводят первых понятых. Я кипиш поднимаю: «Что вы участвуете в полицейском беспределе?». Говорю: «Мне подбросили наркотики!». Первые понятые были нормальные дядьки, они были в шоке, конечно. Но, тем не менее, все, что было нужно, они подписали. Везде расписались.
Гашиш они мне засунули, кубик. Его оформили в конверт, запротоколировали. Поляков с Аношенковым стали говорить: «Твоя судьба в наших руках, давай с нами сотрудничай». Они мне сказали, чтобы я дал меченые деньги своему знакомому, а потом сказал, что он мне продавал. Я говорю: «Да идите нафиг, вызывайте адвоката, я без адвоката вообще не буду говорить».
И тут начинается самое интересное. Они говорят: «Ох, сейчас будет тебе адвокат». И заходит Вячеслав Горнеев в совершенно невменяемом состоянии, просто обнюханный, наверное. У меня эта картина на всю жизнь: он меня бьет, а у него кокаин из носа сыпется, просто порошок белый. Вот под кайфом он начинает меня избивать, меня прихватывают эти двое, избивали меня часа два по-всячески. Горнеев свою извращенную натуру еще проявил в том, что он меня очень сладострастно избивал в область паха. Он там, по-моему, чуть ли не сексуальное возбуждение от этого получал.
Мне потом, на следующий день, когда заводили на меня дело, был предоставлен государственный адвокат, их ментовской, то есть. И, когда я встал посреди кабинета, снял с себя штаны, трусы, и там увидели, что они со мной сделали, что у меня все трусы в крови, что у меня там творится, все фиолетовое, так скажем, у них глаза на лоб полезли. Следователь сразу стал с Горнеевым переглядываться, мол: «Ты че, дурак?». Там у них круговая порука. Адвокат написал ходатайство о проведении биологической экспертизы. Потом это ходатайство отменили.
Побои с меня так никто и не снял. В ИВС «Строгино» меня не хотели принимать, потому что я дежурному показал, что со мной случилось, а они должны же отчитываться за каждого, кто к ним приезжает, что он цел-здоров. А меня просто сбагрили опера и убежали. Я дежурному и говорю: «Смотри, что со мной сделали». А он в шоке. «Блин, — говорит, — я не знаю, что с тобой делать, чувак. Я нормальный мент, не бойся, но я ничего не могу сделать, это ты попал в систему». То есть, мне уже все рассказали, мол, готовься, крепись.
Вернемся к тому, что было после избиения. Ко мне залетает этот Горнеев, он, видимо, опять понюхал, потому что шмыгал носом. Я уже стою весь побитый. Кстати, он мне сексуальной расправой тоже угрожал. Перед тем, как он начал меня избивать в область паха, он мне сказал: «Я клянусь своим ребенком, что тебя будут петушить». Я на всю жизнь это запомнил. Он поклялся самым святым, что есть у него в жизни, что одного мужчину будут насиловать другие мужчины. Я говорю, ты конченый, пошел ты на «три буквы». Он говорит: «Ах на «три буквы»…». И начал меня по моим «трем буквам» и бить.
Приходит Вячеслав Горнеев уже спокойный, подходит, кулачки держит. Ну, я думаю: начнет меня опять лупить, я или в окно выброшусь, либо в ответ уже пойду, у меня состояние аффекта, я в шоке был. И он просто подходит, сует мне обе руки в карманы джинсов и говорит: «Ну все, у тебя есть тридцать секунд. Ты либо наша сучка, либо ты сейчас едешь ни за что ни про что». Я отвечаю: «Я тебе все уже сказал. Я это так не оставлю, я же журналист». Он закуривает и говорит в ответ: «Ты теперь не журналист, ты теперь наркоман. Заводите понятых». И заходят понятые, как выяснилось потом, это карманные понятые, один из них точно. При них все изымают, оформляют, они все подписывают. А дело-то в том, что они с первого допроса выложили все на стол мои личные вещи, а на втором допросе забыли их обратно положить, поэтому их не указали. Эти вещи не вошли во второй протокол, но потом моей матери их все вернули лично, кроме телефона и денег. Вернули ключи, вернули военный билет, и вкладыши о медалях. У меня две медали — я служил на черноморском флоте, Крым возвращал.
Они пытались меня запугать, говорили, что за мной следили, что они знают, что я якобы наркоман. Они так психологическое давление оказывали. Но я не велся. Тогда они говорят: «У нас есть аудиозаписи, как ты покупаешь наркотики, как ты употребляешь». Я отвечаю: «Покажите, после этого я уже буду с вами говорить». Естественно, у них ничего нет. И они просто взяли и задним числом сделали так, как будто я был человеком, который подходит под описание — славянин, рост 180 см, нормальное телосложение. И все, меня просто подогнали под это.
Иван Поляков предлагал мне пятьдесят грамм гашиша. После того, как они меня отлупили, пошли вторых понятых искать. Поляков говорит: «Зачем тебе это все? Мы же знаем, что вы все, журналисты, курите. Да и мы тоже курим. Да и вся Москва, каждый второй курит дурь. Зачем тебе это все надо? Ты же хороший пацан, ты же служил. Я тоже служил. Давай мы с тобой поступим так — ты делаешь то, что нужно нам, даешь меченые бабки, говоришь, что тебе якобы продали». Он ящик выдвигает, смотрит в него. У него глаза бегают, как будто он выбирал, что мне предложить. «Ну хочешь, сейчас пятьдесят грамм гашиша тебе дадим? Ты уходишь по зеленой, делаешь, что хочешь. Но когда надо — приезжаешь», — говорит. Я отвечаю: «Вы что, прикалываетесь? Ты мне только что засунул какой-то маленький камушек и попытался меня тут пугать, а сейчас ты мне говоришь, что дашь пятьдесят грамм? Ты чего думаешь, я вообще дурак?». Это просто была жесть, меня вообще с ума свести хотели там, видимо.
Они меня выловили, потому что я шел от своего знакомого. Знакомый сейчас, по-моему, сидит. Они, видимо, знали, что у него есть деньги, они просто хотели, чтобы он заплатил взятку. Но это мое предположение, он со мной не общается.
Самое главное, что в тюрьме меня окружали достойные люди. Не надо думать, что там какие-то уроды там сидят. Уроды работают в органах. Даже к настоящему преступнику у меня будет больше уважения, чем к любому менту. Потому что преступник говорит: «Да, я совершаю преступление, это мой осознанный выбор, это моя преступная жизнь. Если вы меня поймаете — сажайте». Такие люди гораздо больше достойны уважения, даже если они настоящие преступники, чем вот такие вот поганые ублюдки в погонах, которые людям жизнь ломают, и себе наживают богатство, за счет нас, бедных пацанов, которые просто свою молодость и здоровье теряют в тюрьмах. А про родных я вообще молчу. Гораздо больше за эти три года пострадали мои мать с отцом, чем я сам.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.