Тотальная институция и туалет под кустом: будни Борского психоневрологического интерната

Один из читателей «МБХ медиа» живет с диагнозом шизофрения в психоневрологическом интернате в Воронежской области. В ноябре он обратился к нам и рассказал, как жильцы интерната вынуждены искать туалетную бумагу на помойках, в туалет им иногда приходится ходить прямо на улице, а персонал не работает с пациентами и целыми днями они могут просто лежать на земле. В том, как работает Борский ПНИ в Воронежской области и насколько это типичная ситуация, разобралась корреспондентка «МБХ Медиа».

«Туалетную бумагу дают — раз в полгода один рулон и все. Люди по мусоркам лазают, бумажки ищут. А кто-то вообще не пользуется туалетной бумагой, просто так ходит. Туалет не работает. Работает два дня, потом на неделю его закрывают. Люди ходят прямо на улице. Канализации нету. Когда сливная яма забивается, нужно ждать машину, которая приедет и откачает нечистоты. А машина может неделю ехать, две, три. Может и через день приехать. В среднем на два дня работы — неделя простоя», — рассказывает Сергей Фатенков, пациент Борского психоневрологического интерната в Воронежской области.

У Сергея психиатрический диагноз — шизофрения. В Борском ПНИ он живет первый год. Диагноз Сергей получил в 2016 году, когда попал в полицию, а оттуда — в психиатрическую больницу. Сам Сергей уверен, что диагноз его «липовый» и поставили его за то, что в 2001 году он написал жалобу на некого генерала ФСБ, который якобы довел другого человека до самоубийства. Имени генерала Сергей не помнит. В «МБХ медиа» мужчина обратился, чтобы рассказать об ужасных условиях, в которых содержатся пациенты интерната.

Нечистоты во дворе, туалетная бумага из помоек, отдых на земле и работа в кочегарке

Сергей написал нам с телефона, который он прячет от руководства и персонала интерната с января 2019 года. По его словам, проблем в ПНИ много: плохо кормят, часто не работает туалет, людей не обеспечивают средствами гигиены. Много запретов, персонал безразличен или груб, нарушены санитарные нормы. На фотографиях, который Сергей прислал в редакцию, обшарпанные стены и грязные земляные туалеты, неухоженные люди лежат на земле, на лавочках или роются в помойках. Лежат на земле потому, что что им нечего делать, а в помойки лезут — потому что нет туалетной бумаги.

Психоневрологические интернаты — это социально-медицинские учреждения, в которых постоянно или временно проживают люди, страдающие психическими заболеваниями и нуждающиеся в постоянном постороннем уходе. В июне этого года Нюта Федермессер, учредитель фонда помощи хосписам «Вера» и глава московского Центра паллиативной помощи, выступила в Совете по правам человека с докладом, посвященным этим учреждениям. В нем Федермессер назвала систему ПНИ «современным ГУЛАГом для престарелых и инвалидов». Видеоролик с презентацией, состоящей из фотографий в ПНИ, размещен на ютуб-канале Федермессер, а на видео пометка 18+ и предупреждение, что оно не рекомендовано людям со слабой психикой и беременным.

В ПНИ регулярно нарушаются права проживающих там людей: их запирают на этажах и территории, отбирают телефоны и паспорта. Часто пациент лишается человеческого достоинства. Так происходит, по словам Сергея, и в Борском ПНИ. Он говорит, что нечистоты, которые оказываются на территории, когда сливная яма не работает и люди вынуждены ходить в туалет на улице, никто не убирает, они там так и лежат. 

«Вот сегодня выдали впервые зубную пасту. Комиссия сегодня какая-то приехала, поэтому выдали, видимо. А до этого здесь я с января ни разу не видел зубной пасты. Здесь люди по двадцать лет лежат, им первый раз зубную пасту дали», — рассказывает Сергей.

В интернате много запретов: нельзя пользоваться телефоном — Сергей боится, что после выхода статьи его могут отобрать, — а еще нельзя делать практически ничего без санитара. Например, поставить чайник или включить свет.

«Даже свет нельзя включить в палате самому. Ты обязательно должен позвать санитара, чтобы он это сделал. Объясняется это тем, что ты дурак, мало ли что с тобой произойдет. Может, тебя током ударит, — рассказывает Сергей. — А в кочегарке — здесь она есть, отопление дает на весь интернат, — работают пациенты ПНИ. Больным людям доверили работу с огнем. В результате один обжегся и через месяц умер в больнице, а второй лишился глаза. И до сих пор там работает».

В большинстве палат, говорит Сергей, люди живут по 6-8 человек. Кровати часто стоят рядом, но даже в таких условиях пользоваться ими можно только ограниченно, и люди вынуждены лежать прямо на голой земле или в коридорах: «На кроватях до обеда запрещают лежать. Поэтому люди летом постоянно на земле лежат. На земле, на лавочках лежать никто не запрещает».

При этом большинство не лежачих пациентов ничем не заняты. «До обеда на улице ходишь или по коридору. Ничего не делаешь», — говорит Сергей. На его фотографиях люди действительно или сидят, или лежат, и ничего не делают. Ни досуга, ни реабилитационных программ социальной адаптации, по словам Сергея, в интернате нет.

На улице пациенты Борского ПНИ, по словам Сергея, бывают вообще часто, подолгу и вынуждено. Фатенков говорит, что с подъемом — в шесть утра — персонал выгоняет проживающих на территории ПНИ на улицу, независимо от погоды: «Говорят, полы моют. Летом нормально на улице ходить, а зимой очень холодно». Иногда людей отправляют в «телевизионку», комнату с телевизором, но она маленькая, мест не хватает и многие все равно оказываются на улице. В Борском ПНИ проживает больше двухсот человек.

С руководством и персоналом Борского психоневрологического интерната «МБХ медиа» связаться не удалось. Сотрудники ПНИ отказались общаться с изданием (некоторые сначала не признавали, что работают в интернате), а до директора не удалось дозвониться: он все время встречался с проверочными комиссиями, а когда взял трубку, сказал, что занят на совещании. На следующий день его телефон был занят.

 

Тотальная институция со злоупотреблениями

Чаще всего ПНИ это закрытая территория, и общество не знает, что там происходит. На территорию Борского психоневрологического интерната, говорит Фатенков, родственников проживающих там людей не пускают: за пределами есть специальная комната для свиданий. Происходящее же внутри интерната никто, кроме проживающих в нем людей, персонала и периодически приезжающих комиссий, не видит.

Мария Сиснева, клинический психолог и организатор движения «Стоп ПНИ», рассказала «МБХ медиа», что история Фатенкова — вполне реальная ситуация:

«В 2009 году, когда я занималась первым кейсом по правовой защите человека, попавшего в интернат, я в этот интернат не могла проникнуть иначе как через забор, потому что меня туда не пускали. Когда проникла за забор, увидела, что там происходит, и было там довольно страшно. Люди действительно были ничем не заняты, очень не ухожены, там бегали крысы. В общем, ужасно».

О ситуации Сергея Мария знала, уже когда я позвонила, сказала, что тоже получила эти фотографии и сообщения. Фатенкову правозащитница верит, говорит, что сама не раз сталкивалась с подобным. Например, туалеты для проживающих часто грязные, без дверей и иногда без канализации, а пациентам действительно могут не давать даже туалетную бумагу.

«Я помню, как мы с одним интернатом несколько лет назад воевали как раз насчет того, что в туалетах у них нет туалетной бумаги, — вспоминает Сиснева. — Они начали говорить какие-то глупости, что жильцы обернутся этой туалетной бумагой, они ее всю разорвут на клочки. Мы им говорим: послушайте, ну сколько стоит рулон? Ну нисколько не стоит. Ну может, они сделают там что-то на радостях, но потом это все закончится. Когда в итоге появилась туалетная бумага, никаких эксцессов не было, зато стали чистые туалеты».

По словам Марии, ситуация, подобная той, которую описывает Фатенков, возможна в удаленных от населенных пунктов ПНИ, когда учреждение целиком скрыто от посторонних глаз. Большинство психоневрологических интернатов так и строят. Сейчас в Хабаровске собираются строить новый женский ПНИ, на 400 человек. Он будет находиться в 32 километрах от Хабаровска и в 7 километрах от ближайшего населенного пункта, поселка Некрасовка. Из-за удаленности интернатов, эти учреждения, считает Сиснева, превращаются в тотальную институцию со злоупотреблениями властью:

«Тотальная институция это такое социологическое понятие, это не только интернат. Это тюрьма, психиатрическая больница. Эти люди изолированы от общества и для общества не прозрачно, что там происходит. Там просто чудовищная криминогенная обстановка, злоупотребление властью. Кроме того, интернаты противоречат всем положениям конвенции о правах инвалидов. Зачем тогда, простите, наша страна эту конвенцию ратифицировала?»

 

«Люди не воспринимаются как человеческие существа»

По словам Сергея, сотрудники ПНИ часто издеваются над пациентами, орут и кого-то иногда даже бьют. Анна Клепикова — антрополог, кандидат социологических наук и научный сотрудник факультета антропологии Европейского университета, — занимается социально-антропологическими исследованиями инвалидности, работала волонтером в ПНИ. Она считает, что причина такого отношения сотрудников к пациентам лежит в устройстве учреждения, ориентированного на содержание большого количества людей:

«Это обычно большое учреждение, до нескольких сотен человек. При этом персонала довольно мало, и, как правило, это персонал сугубо медицинский или ухаживающий. Очень мало или практически не присутствует персонал, который занимается именно социальной реабилитацией или каким-то образованием, или просто проводит какие-то трудовые занятия».

Поэтому тщательный уход и заботливое отношение оказывается невозможно в таких условиях. Кроме того, люди с психоневрологическими заболеваниями часто дегуманизируются не только обществом, но и персоналом:

«Человек с “больным” телом — с ДЦП, или который не говорит — устроен и выглядит специфические. У него парализовано тело, какие-то резкие движения могут быть, не свойственные “нормальным” людям, он мычит вместо того, чтобы говорить. В общем, он не воспринимается в том числе персоналом как некое вполне человеческое существо, как полноценный человек, который может чувствовать ту же боль, неприязнь к грязной одежде и мокрому памперсу и прочее. Поэтому с таким телом обращаются грубо».

Подобным образом дегуманизируются и люди с психическими расстройствами. Часто, по словам Клепиковой, персонал из-за экономии усилий вместо того, чтобы работать с такими пациентами, физически их ограничивает. Объясняется это необходимостью обеспечить их безопасность — такие люди бывают склонны к аутоагрессии. Но вместо терапии и лечения их заставляют принимать седативные медикаменты или связывают.

Клепикова считает, что подобная дегуманизация пациентов таких учреждениях происходит потому, что большая часть персонала не имеет достаточной квалификации, не осознает задачи своей работы и не имеет понимания, зачем это делает.

«Персонал, как правило, не проходит тщательный отбор, — говорит Анна. — Больше всего там санитарок, которым не нужно специальное образование. Им никто не объяснял, как обращаться с человеком, у которого например ДЦП, или что такое аутоагрессия и как с ней работать».

По этой же причине, по словам Клепиковой, в таких учреждениях не развиваются программы социальной реабилитации и адаптации. Многие психологи, работающие в ПНИ, идут туда только потому, что он находится рядом с домом, и тоже не имеют специальной подготовки.

«Такие психологи могут халатно относиться к своей работе и абсолютно не заинтересованы, они не видят никакого смысла в том, чтобы реабилитировать людей, у которых есть психическое заболевание, — считает антрополог. — А психологи, которые борются за права проживающих, не видят возможности в ПНИ организовать что-то так, чтобы людям обеспечивать там их личное человеческое достоинство. Внутри ПНИ это организовать невозможно».

 

«Пожизненное проживание»

 

Выйти из таких учреждений практически невозможно. Объясняя, как он оказался в психоневрологическом интернате, Сергей так и говорит: пожизненно проживаю. На вопрос, пытался ли он добиться пересмотра диагноза, Сергей Фатенков отвечает: «Пытался. Я подходил к врачу в психушке, и тут тоже. Говорю, меня незаконно сюда положили. А он мне говорит: ты настолько болен, что ты не понимаешь, что ты болен. Здесь многие отсюда хотят выйти, около 20 человек тут здоровы». 

Мария Сиснева рассказывает, что действительно какой-то процент людей в таких учреждениях — оказавшиеся в психоневрологическом интернате без реальных диагнозов: 

«Мне это очень неудобно комментировать как клиническому психологу, потому что считается, что диагноз должен ставить врач-психиатр. Но и независимые врачи-психиатры, которые к нам приходят, очень часто говорят, что диагнозы преувеличены или недостоверны. Например, человеку с органическими нарушениями, с биполярным аффективным расстройством ставят шизофрению. Иногда искусственно утяжеляют диагноз именно для того, чтобы человека отправить в интернат».

Некоторые попадают в ПНИ из-за сложной жизненной ситуации, кто-то из-за родственников. По словам Сергея, многие в Борском интернате оказались из-за того, что родственники хотели получить квартиру и заплатили психиатру, чтобы человека можно было сдать в интернат. Большое количество пациентов, говорит Сергей, из детских домов.

«Отдельная группа — выпускники детских домов, которым за плохое поведение писали шизофрению или у которых была задержка психического развития просто из-за того, что они выросли в таких условиях. Человек не может получить образование, социализироваться. А после 18 лет его направляют в ПНИ», — говорит Мария Сиснева.

Часто в таких учреждениях людей лишают дееспособности, многих — заочно. Юридически вернуть ее очень сложно, а многих лишают, даже не вызывая в суд. «Тут есть “недееспособные”, которые абсолютно адекватные. С ними разговариваешь, они все понимают. Абсолютно здоровые. Их иногда лишают дееспособности, даже в суд не вызывая. Я еще дееспособен. Но все рано или поздно, кто здесь оказываются, лишаются дееспособности», — рассказывает Сергей.

Сиснева считает, что недееспособность используется персоналом и руководством, чтобы ограничивать пациентов. Но на самом деле происходит подмена понятий: «Дееспособность касается юридически значимых действий. А таких действий человек каждую секунду не совершает. Идет подмена понятий. Например, директор говорит, что ты не можешь выходить отсюда в город. Это неправда. Дееспособность и недееспособность это чисто юридические категории, они не имеют отношения к обычной жизни — к передвижению на транспорте, прогулкам». 

 

Совместное проживание вместо новых интернатов

В 2016 году правительство объявило о реформе ПНИ, но проект, судя по июньскому докладу Нюты Федермессер, провалился. Спустя год после реформы «Медуза» выпустила материал, в котором рассказывала, как вместо изменения условий содержания реформа привела к тому, что пациентов интернатов используют для получения денег из бюджета.

«Я боюсь, что вот такие статьи приведут к тому, что чиновники скажут: а вот мы же хотим 54 миллиарда рублей на строительство новых интернатов, раз в Борском интернате все плохо, — говорит Мария Сиснева. —  Давайте потратим эти деньги на кожаную мебель, там, не знаю, построим им беседки. Вот что страшно. Деньги-то могут быть израсходованы, но участь людей от этого не поменяется».

Сиснева считает, что чиновники должны думать о том, как расселять жильцов интернатов. По ее словам, в 2016 году Минтруда выпустило рекомендации для так называемого сопровождаемого жилья. В отличие от интернатов, это открытая и инклюзивная система, которая предполагает, что люди живут более свободно, маленькими группами в центрах до 20 человек, на которых будет хватать обученного и квалифицированного персонала. Такие центры, говорит Мария, уже есть:

«В основном это точки не государственные. А нужно, чтобы это была государственная система. Потому что некоммерческая организация, какая бы она хорошая ни была, она все-таки не имеет гарантированного финансирования. И будет нехорошо, если человек где-то прожил на сопровождаемом проживании 5 лет, а потом у организации закончились деньги. Такого не должно быть».

По словам Марии, изменение системы не сможет пройти быстро: многие поначалу наверняка скажут, что хотят жить в психоневрологических интернатах. 

«Но мы выступаем за выбор, чтобы у человека была альтернатива. Есть же люди, которые не хотят туда. За счет них будет пополняться система сопровождаемого проживания. Постепенно, когда этой системе начнут доверять, все увидят, что она работает. Я уверена, что так захочет жить большинство», — заключает Сиснева.