Только бежать. Почему в России жертвы насилия и угроз никогда не будут в безопасности

Случаев, когда жертвы насилия не могут рассчитывать на защиту со стороны правоохранительных органов, в России множество – точного количества не сможет назвать ни один правозащитник. Вариант спасения – это побег. Правозащитные организации могут помочь людям в первое время – предоставить убежище, найти работу, разобраться с документами, получить психологическую помощь. Но никто не может гарантировать, что человек после этого будет в безопасности — даже если им удалось выехать за пределы России. «МБХ медиа» рассказывает, почему жертвам насилия так сложно спрятаться от преследования и что может (но не делает) для их защиты Российская Федерация.

Несколько месяцев назад Мадина (имя изменено) вышла из московского хостела, где работала администратором. Домой, в квартиру, которую снимала с подругами, она больше не попала. Около хостела нашли только бейджик с ее именем. Были свидетели, которые видели, как Мадину увезли на машине неизвестные. Очень скоро выяснилось, что эти люди – родственники Мадины по отцу. Они увезли девушку на родину, в одну из республик Северного Кавказа. Спустя почти месяц девушка смогла выйти на связь с одной из своих подруг и сказать, что она жива. За год до похищения Мадина сбежала от своей семьи и попросила убежища в шелтере — специальном убежище, учрежденном и администрируемом благотворительным фондом, помогающим жертвам домашнего насилия.

«Неужели нужно дождаться, пока человека убьют?»

Асият (имя изменено в целях безопасности) пять месяцев скрывается от бывшего мужа, который живет в Чечне. Пока мы общаемся по телефону, она говорит своему сыну, чтобы не подходил близко к двери. Потом шепотом просит несколько минут тишины. И объясняет, что в дверь звонил какой-то мужчина. В такие моменты они с сыном всегда прячутся в комнате.

 — Мне пришлось забрать ребенка у бывшего мужа. Они говорят, что я его украла… Но мне не давали его видеть 10 месяцев. Я пыталась его вернуть, договориться, чтобы я могла с ним хотя бы видеться, что он может быть и у отца, и у меня. Я писала везде, куда могла, но мне никто не помог. Обращалась в Следственный комитет, в полицию, в РОВД, ходила в муфтият. Они говорили – да, мы посмотрим, все сделаем. А потом звонили и говорили, мол, что были по месту жительства отца, у ребенка все в порядке. Оснований беспокоиться нет. Я все это время его искала везде. В декабре мне удалось его забрать и уехать из республики, — рассказывает Асият.

С мужем они развелись давно, когда ребенок еще не родился. В 2012 году, когда сын был совсем маленький, бывший муж хотел забрать ребенка, и Асият самостоятельно уехала из Чечни в Европу. 

— Но в 2019 нас депортировали, и мы были вынуждены вернуться в Чечню, так как оставаться где-то в России у нас не было ни средств, ни связей. Все это время я пыталась получить статус беженца, но мне его не дали – недостаточно доказательств, что моей жизни угрожают. Посчитали, что в Чечне у нас все хорошо, что мы можем жить у себя. Мы приехали на родину, и через два месяца меня уже нашли. Приехали и забрали ребенка, когда он играл во дворе. Сказали, что на несколько часов, в гости, и привезут обратно. И все. С тех пор не давали ни видеться, ни даже разговаривать, — рассказывает Асият.

Из-за пандемии коронавируса надежд на отъезд из страны даже в качестве просто туриста, у Асият нет. Жизнь в России превратилась для нее и сына в постоянный страх.

— Ребенка в школу я отдать не могу, выйти на работу – об этом не может быть и речи. Не так давно мне передали запись разговора от нашего сотрудника правоохранительных органов. Говорят, что я в федеральном розыске, что они (чеченские правоохранители — «МБХ медиа») хотят, чтобы я с ними связалась, мол, в их интересах это дело закрыть. Но доверия к ним нет никакого. Я не могу им звонить. Я даже не звоню своей матери. Понятное дело, что они – правоохранители – на стороне бывшего мужа, — уверена она.

Родственники Асият тоже не могут жить нормальной жизнью. К ним постоянно приходят сотрудники полиции, ищут Асият и сына по заявлениям бывшего мужа – хотя он даже не указан в свидетельстве о рождении как отец ребенка.

— Брата забирали в РОВД, пытали током, чтобы рассказал, где я. Угрожают матери, забирают раз в неделю в отдел, хотя она не ходячая почти, больная женщина. Причем связей у бывшего мужа в правоохранительных органах никаких особо нет, больше разговоров. Они это делают — знаете почему? Чтобы другим женщинам неповадно было. Чтобы знали, что поступать с чеченскими мужчинами так нельзя. Если он обращается к полиции, его поддерживают не потому, что он чей-то друг – а просто потому, что чеченская женщина с ребенком посмела сбежать. А должна быть рядом, как вещь.

В правоохранительные органы в России Асият больше обращаться не собирается – для нее они не защита, а угроза.

— Постоянно думаю, что не дай бог к нам сюда, где мы живем, придет участковый. Каждый раз, когда звонит домофон, у меня душа уходит в пятки. Дрожим от страха тут каждый день. Хоть куда бы отсюда уехать, только бы это была не Россия… Мой сын второй год не учится в школе. Он в очень плохом эмоциональном состоянии. Очень боится всего, и спрашивает только – когда мы уедем отсюда и будем жить спокойно, чтобы нам не пришлось прятаться, — говорит Асият. — Мне много раз угрожали убийством. Неужели нужно дождаться, пока человека убьют? Куда нам бежать – непонятно, так и буду бегать по России. 

Полиция «защитит»

— Как их защитить? Ответа на этот вопрос у меня нет, — говорит Светлана Анохина, главный редактор сайта «Даптар: женское пространство на Северном Кавказе» и сооснователь инициативной группы «Марем» (помощь женщинам и детям в кризисной ситуации).  — Даже шелтер не может гарантировать безопасность, ведь женщин, которые туда обращаются, могут сдать даже сотрудники полиции. А найти о них информацию достаточно легко. Пока что все специалисты, с которыми я говорила, считают, что разумнее всего уезжать за границу. Хотя и там не безопасно – но это хотя бы какая-то гарантия.

У разных организаций, поясняет Анохина, разное видение проблемы. Проблема не только в защите, но и в реабилитации женщины, которая не может пройти быстро – ведь большинство перед тем, как попасть в шелтер, подвергаются насилию годами.

— Мне больше всего нравится подход американской правозащитницы-мусульманки Асмы Ханиф. Она считает, что реабилитация женщины заканчивается тогда, когда она устроена на работу и может заплатить сама за квартиру хотя бы в течение полугода. Понятно, что человек, над которым издевались год – я даже не говорю про тех, кто переживал издевательства десятилетиями – он не реабилитируется быстро. Он надломлен. Мы все поломаны, но они сильнее – они лишены семьи, поддержки, любви и как правило дома.

Недостаточно просто прятать человека. Нужны ордера, нужны охранные свидетельства, запрет преследователю подходить близко. Вот случай Аси Гажаевой: ее долгое время прятали в Махачкале, потом прятали в шелтере в Москве. Тогда уже казалось, что и она, и ее дети под защитой. И вот она уже жила в съемной квартире, и на улице, когда она гуляла с детьми, к ней подошли бородатые люди и пытались запихнуть детей вместе с Асей в машину. Причем это были даже не родственники, а какие-то люди, которых муж, видимо, попросил об одолжении, — рассказывает Анохина.

Выдавать другой паспорт и менять фамилию – таким мог бы быть выход из ситуации на уровне России. Но, учитывая особенности правоохранительной системы, неясно, как скрыть факт смены паспорта: данные об этом могут утечь, в том числе, и агрессору.

— В России и так непросто сменить паспорт, особенно учитывая, что у всех кавказцев много знакомых в силовых структурах. А смена паспорта фиксируется, это тоже можно отследить.

— Обычно единственный по-настоящему эффективный механизм в случае угрозы жизни – это эвакуация, считает адвокат «Правовой инициативы» Ольга Гнездилова. — После нужно подать подробное заявление в правоохранительные органы, хорошо, если есть возможность приложить аудиозапись или скрины угроз, а главное – медицинские документы о телесных повреждениях. Мы рекомендуем всегда обращаться к врачу и фиксировать синяки, даже если нет возможности рассказать всю историю. Можно не отвечать на вопросы о причинах телесных повреждений или даже сослаться на бытовую травму, но обратиться к врачу и проследить, чтобы телесные повреждения и жалобы на плохое самочувствие были описаны в медицинском документе, необходимо. В идеале нужно обратиться в бюро судебно-медицинской экспертизы. Это основное доказательство. Обращение в правоохранительные органы можно подать позже, уже когда пострадавшая находится в безопасности, но медицину нужно фиксировать сразу. Дальше мы подаем заявление об обеспечении государственной защиты потерпевшей или о запрете нападавшему приближаться. Как правило, мы получаем отказы, но вот в деле Лизы Алиевой и некоторых других такая государственная защита была предоставлена. После пишем в Европейский Суд, тем самым поднимаем вопрос на международный уровень, о судьбе пострадавшей со Страсбургом переписывается уже Минюст России, он делает запросы в регионы: «Что там у вас происходит? Отчитайтесь, мы следим за делом». Все это стимулирует местные власти сдерживать агрессора в «неформальном» порядке или хотя бы самим ему не помогать разыскивать пострадавшую по всей России. Других механизмов нет, потому что до сих пор не принят закон против домашнего насилия, — рассказывает Ольга.

Билет в один конец

Марьям (имя героини изменено) родилась в Ингушетии, больше года она живет в Германии. Недавно ей удалось получить здесь статус беженца. Ее кейс – побег от преследования по линии ЛГБТ – был признан достаточным основанием для получения убежища за рубежом.

Сейчас Марьям смогла трудоустроиться и даже пойти на учебу, но путь к безопасности был непростым: в России она не смогла найти правозащитную организацию, которая поможет ей с организацией безопасности. Уехать из страны получилось тоже не с первого раза.

— Первый раз я просила помочь уехать, когда мать начала угрожать, что отдаст меня «на лечение». Говорила, что если узнают родственники-мужчины, то меня убьют. Тогда я обратилась за помощью к одной ЛГБТ-ассоциации, но мне отказались помогать, потому что я не могла доказать угрозу убийства. Тогда я не поняла, почему мне отказались помогать, но сейчас понимаю – это был сложный период, было очень много людей, которых пытали. Было очень много людей, которым нужна была срочная помощь, — рассказывает Марьям.

Тогда она смогла уехать на короткое время в шелтер – убежище, которое находилось не в ее республике. Помогала Марьям одна из российских правозащитных организаций, где она когда-то была волонтером.

— Потом я вернулась домой, вроде бы мне тогда ничего не угрожало. Но потом кто-то узнал обо мне на работе, начались угрозы. В итоге я сама собралась и выехала за рубеж.

Марьям понимала, что не сможет спокойно жить в своей республике, поэтому давно откладывала деньги на случай отъезда. Это ей очень помогло – перелет, жилье, даже самое дешевое – на это нужны немалые деньги, которые правозащитные организации не способны выделять.

— Еще мне помогла одна организация из США – я отправляла им заявку о том, что мне нужна срочная помощь для выезда за границу. Они немного помогли мне деньгами – это был тоже огромный плюс, я им очень благодарна. Люди с другого континента – и все равно помогли мне, — вспоминает она.

Несмотря на то, что Марьям удалось получить статус беженца, у нее появилась возможность выучить язык своей новой страны и обеспечить себе более-менее нормальный уровень жизни, страхи ее не отпускают.

— Я уехала из страны, но не убежала от людей с Кавказа, их много и здесь. Я могу встретить их на улице, я узнаю их по внешности или слышу речь на моем языке. Это пугает. Неделю назад я встретила в метро людей, которые говорили на моем языке. В такой ситуации мне всегда некомфортно, я прекрасно понимаю, что я не в безопасности. У меня даже были мысли написать письмо президенту – чтобы приняли какие-то меры и не принимали в стране людей, которые не уважают европейские ценности, которые не толерантны.

Я учусь тут в университете, и недавно в нашу группу попал человек из моей республики. Из-за этого у меня сразу началась паника, я обратилась в мою ассоциацию. Те обратились в университет и попросили позаботиться о моей безопасности. Но пока что мы все еще учимся вместе, и мне трудно находиться с ним в одной аудитории. Я вообще здесь избегаю кавказцев максимально, — признается Марьям.

За время нахождения за рубежом она изучила статистику и говорит, что здесь очень маленький процент положительных ответов для россиян, которые ищут убежище. Хотя Марьям и удалось пройти через много трудностей, она считает, что людям, которые уезжают, нужна постоянная помощь правозащитных ассоциаций, сопровождение и поддержка – даже в другой стране.

— Действительно, за рубежом общины (в особенности кавказские.  — «МБХ медиа») держат связь со своими родственниками или соседями в России и могут передавать угрозы или даже угрожать самостоятельно, — говорит Ольга Гнездилова. — Выход тут только один – прервать связь со «своими», интегрироваться в местное сообщество, как бы тяжело это ни было. 

Так произошло с Лизой Алиевой — сестрой Марем Алиевой, которую неоднократно избивал муж, а потом в ее доме нашли только кровавые следы и пучки волос. Лиза Алиева подавала иск в ЕСПЧ с требованием признать насильственным исчезновение ее сестры Марем. Дело получило широкий резонанс — Лизу Алиеву похищали, запугивали и требовали отозвать претензии, в итоге ей пришлось выехать за рубеж и скрываться от родственников мужа сестры Мухарбека Евлоева. Но недавно на нее напали — за границей — родственники Евлоева. 

— Лиза Алиева сейчас подает документы в местную полицию, к заявлению она приложит документы из ЕСПЧ по делу о похищении Лизы и об убийстве ее сестры Марем. У нас есть определенная надежда на французскую полицию, но, если они не отреагируют должным образом, будем планировать дальнейшие действия, — рассказывает Ольга Гнездилова.

Законы, которые не работают

На сегодняшний день в законодательстве РФ отсутствуют инструменты предотвращения семейно-бытового насилия и преодоления гендерного неравенства, что уже признано на международном уровне, рассказывает Екатерина Тягай, партнер коллегии адвокатов Pen & Paper.

— В 2019 году ЕСПЧ указал, что РФ игнорирует названные проблемы (в постановлении ЕСПЧ по делу «Володина против России», которое вела «Правовая инициатива»). Более того, закон не содержит определение понятия «насилие» и его классификацию на виды, в том числе деление на психологическое, физическое, сексуальное, экономическое и другое. Фактически законом признаются только два вида насилия —  физическое (влечет административную или уголовную ответственность) и сексуальное (влечет уголовную ответственность) насилие. Наказания за психологическое и экономическое насилие не предусмотрено, и доказать его факт крайне сложно.

Дело «Володина против России» – кейс Валерии Володиной, которая много лет подвергалась физическому насилию и преследованию со стороны своего бывшего партнера Рашада Салаева. Володина несколько лет добивалась от российской правовой системы защиты, но дело отказывались возбуждать, так как полиция не находила самого Салаева. ЕСПЧ же признал полностью доказанными факты неоднократного избиения Володиной, а также угрозы убийством и преследование. Как сказано в решении ЕСПЧ, российское законодательство не может обеспечить жертвам насилия должной защиты. «Пробелы в законодательстве наглядно показывают, что власти не признают важность проблемы домашнего насилия в России и дискриминационного эффекта, который насилие оказывает на женщин». Валерия Володина вынуждена скрываться за границей, она сменила имя, но все еще опасается преследований Салаева.

Российский уголовно-процессуальный закон (ст. 105.1 УПК РФ) предусматривает по решению суда такую меру пресечения, как запрет подозреваемому или обвиняемому совершать определенные действия (например, общаться с определенными лицами). Ряд мер защиты (в том числе личная охрана, выдача спецсредств защиты, переселение, замена документов и др.) предусмотрен и ФЗ от 20.08.2004 г. № 119-ФЗ «О государственной защите потерпевших, свидетелей и иных участников уголовного судопроизводства» (далее — ФЗ № 119). На практике эти механизмы не позволяют защитить жертв семейно-бытового насилия и преследования, поясняет Екатерина Тягай.

— Предусмотренная УПК РФ мера может применяться в отношении подозреваемого или обвиняемого, когда уже возбуждено уголовное дело — но не всякое насилие образует состав преступления. Например, в РФ частично декриминализовано нанесение побоев близким лицам.

— Меры государственной защиты заявителя по ФЗ №119 формально могут применяться и до возбуждения уголовного дела (ч.2 ст.2), однако этого обычно не происходит. Так, практика показывает, что в РФ не всегда даже возбуждаются уголовные дела по подобным заявлениям – подтверждением тому являются случаи Маргариты Грачевой (муж отрубил ей кисти рук через несколько дней после отказа в возбуждении уголовного дела по факту угроз. — «МБХ медиа») и Анны Овчинниковой (задушена мужем, хотя неоднократно обращалась в полицию. — «МБХ медиа»). То есть, если в подобных случаях не усматривают оснований для возбуждения уголовных дел, вряд ли можно рассчитывать на то, что будут установлены основания применения мер защиты, — говорит Тягай.

— Законодательство РФ предусматривает меры конечного реагирования на состоявшийся акт насилия, когда непоправимые последствия уже наступили. Это не позволяет обеспечить безопасность жертв. Именно закон о профилактике семейно-бытового насилия помог бы преодолеть сложившуюся ситуацию, внедрив меры профилактики подобного насилия и поддержки его жертв на государственном уровне,  —  уверена Тягай.

К таким мерам относятся внедрение системы защитных предписаний, которые выдаются при наличии опасности для жертвы и запрещают агрессору любое ее преследование, в том числе в соцсетях, а также систем профилактического учета и контроля, оказания социально-психологической поддержки обеим сторонам конфликта. На законодательном уровне должны быть даны определения насилию и его классификация на виды, а также предоставлена возможность применения указанных мер в связи с насилием в отношении фактического партнера, считает Тягай.

Сейчас же жертвам остается настаивать на применении мер, гарантированных ФЗ №119, и на возбуждении уголовного дела, требуя применения указанного в УПК РФ механизма.

 —  Есть Европейский суд по правам человека, который, кроме обычных жалоб принимает ходатайства о срочных мерах, — добавляет Ольга Гнездилова. — Это самый быстрый и эффективный путь. Если пострадавшая находится в ситуации неизбежного риска и полиция отказывается обеспечивать безопасность здесь и сейчас, Европейский суд в течение одних-двух суток может вынести решение об обеспечительных мерах и обязать власти предотвратить нападение. По делам о домашнем насилии таких решений пока не было, но и безвыходных историй, когда спрятаться невозможно, мы тоже пока не получали. Удается все-таки решить вопрос с безопасностью на местном уровне, в чем очень помогают шелтеры, — считает она.

Сложившаяся в РФ ситуация усугубляется тем, что Россия до сих пор не имплементировала разработанные межгосударственным сообществом нормы о предотвращении семейно-бытового насилия и гендерного неравенства на государственном уровне, напоминает Екатерина Тягай. 

— Так, РФ (наряду с Азербайджаном и, с недавнего времени, Турцией) – одна из трех стран Совета Европы (47 государств-членов), которая не ратифицирует «Конвенцию Совета Европы о предотвращении и борьбе с насилием в отношении женщин и домашним насилием» (так называемую «Стамбульскую конвенцию» от 11.05.2011 г.). Ратификация Конвенции возложит на РФ предусмотренные Конвенцией обязательства, в том числе обязательство обеспечить гендерное равенство и противодействие любой форме дискриминации на сексуальной и гендерной почве, к чему РФ не готова. Согласно официально выраженной в 2020 году позиции правоохранительных органов «в связи с тем, что одним из предписаний Конвенции является снятие запрета на пропаганду свободной гендерной ориентации, Российской Федерацией она не ратифицирована».

Международные акты предусматривают механизмы защиты жертв насилия и предоставления им убежища, но на практике процесс получения такого убежища может оказаться длительным, трудоемким и затратным, поскольку придется юридически подтвердить соответствующие основания.

Право на предоставление убежища в рассматриваемой ситуации гарантировано, например, «Всеобщей декларацией прав человека», принятой Генеральной Ассамблеей ООН в 1948 году которая провозглашает, что каждый человек имеет право искать убежище от преследования в других странах и пользоваться этим убежищем (ч.1 ст. 14).

Стамбульская конвенция предусматривает, что подписавшие ее страны, развивают службы помощи людям, нуждающимся в убежище, и разрабатывают механизмы поддержки с учетом гендерного фактора — в том числе, при определении статуса беженца и при обращении человека за международной защитой. Это необходимо, чтобы женщины, ставшие жертвами насилия и находящиеся в крайне уязвимом положении на родине, не возвращались ни при каких обстоятельствах в страну, где есть риск для их жизни и они могут подвергнуться пыткам или бесчеловечному или унижающему достоинство обращению. 

— До введения пандемийных ограничений одним из вариантов, хотя и не очень прозрачным и не всегда добросовестным, был выезд в иностранное государство по иному основанию и обращение к его органам о предоставлении убежища. Была вероятность, что в период подтверждения соответствующих оснований лицо не будет выслано обратно. Сейчас такой вариант зачастую в принципе невозможен из-за ограничений в сообщении между государствами, – подчеркивает Екатерина Тягай.