(Не)маленькие трагедии мирового конфликта. Как живут дети, вернувшиеся в Россию из Сирии и Ирака

Война в Сирии стала одной из самых тяжелых и кровопролитных за последние десятилетия. Потери среди гражданского населения исчисляются сотнями тысяч. И хотя война официально закончена, последствия ее долгосрочны, и их предстоит решать, в том числе, и России. 

На территориях Сирии и Ирака, в лагерях пленных и тюрьмах, осталось еще много россиянок и их детей. С 2017 года детей (сначала с матерями, а теперь без них) возвращают в Россию. Но проблемы не заканчиваются после того, как их передают опекунам — в основном, дедушкам и бабушкам. На родине детям нужны адаптация, помощь и поддержка — в том числе и специалистов-психологов, которую государство им не оказывает. Мы рассказываем, как живут вернувшиеся из ИГ (Исламское государство, бывшее ИГИЛ, запрещенная организация в России.  — «МБХ медиа» ) дети и с чем пришлось столкнуться их опекунам.

Амина смеется

Амина сидит на диване в гостиной маленькой двухкомнатной квартиры в Черноречье. Это довольно большой район в Грозном, не самый лучший в городе — Амина с бабушкой Разет живут в четырехэтажном доме на окраине. Бабушка накрывает на стол — скоро ифтар (вечерний прием пищи во время священного месяца Рамадан. — «МБХ медиа»). Даже самая скромно живущая семья — как у Разет и теперь у Амины — не отпустит гостя после Уразы (пост в Рамадан, во время которого нельзя принимать пищу и воду — «МБХ медиа»), не накормив.

Амина вернулась домой в 2018 году. Скоро ей исполнится 11 лет. В 2015 году Мадина — мама Амины — уехала вместе с ней в Ирак, на территорию ИГ, вслед за своим мужем. Скоро он погиб на войне, а Мадина и Амина попали в тюрьму.

Амина скромная девочка, она много смеется. Все рассказывает со смехом — каких блогеров смотрит в тиктоке, как хотела бы поехать в Москву (очень просит бабушку поехать этим летом), как видела снег во сне, а потом он и правда пошел. Как видела маму с папой во сне — они стояли в конце коридора, за ними был яркий свет, и она к ним сразу побежала. Какая мама была красивая. Как женщина прямо перед ней взорвалась, и куски мяса разлетелись в разные стороны.

 — А еще одну женщину переехало машиной большой. Она так подняла руку и говорит: «Спасите»… А потом просто легла и все. Еще к ней ребенок подбежал и кричал долго: «Мама, вставай, вставай»… А потом дядьки подошли, взяли ее за руки и за ноги, раскачали так, и раз — кинули в кузов грузовика! Там еще много женщин лежало. Разве так кидают человека? Так же кидают собаку. А человека не кидают. Я собак не очень люблю, я кошек люблю. Но бабушка кошку не хочет в квартиру, — говорит Амина и снова смеется.

Мы смотрим ее школьные тетрадки. Амина с удовольствием показывает и дневник — в нем хорошие оценки. Правда, пока не очень хорошо идет чеченский — зато Амина знает турецкий, русский и арабский. Больше всего из предметов Амина любит литературный пересказ.

В тетрадках, где должен быть литературный пересказ, каждое второе задание — не текст, а рисунок. Больше всего Амине нравится рассказ Пришвина «Выскочка» — тут она нарисовала собаку у дерева и сороку, обе почему-то синего цвета. Под ее домашними заданиями одни пятерки.

В другой тетрадке — разноцветные рисунки, люди, животные, пейзажи. А на одном из листов слова — Свобода, Севдим (любовь на турецком), Разят, Мадина и Лом. Это имена бабушки, мамы и отца.

Разет говорит, что с обучением получается подтянуться — хотя было очень сложно, ведь пока Амину не привезли из Ирака, в школу она не ходила. Сама Амина рассказывает, что пока не началась война, было хорошо — они с папой и мамой часто ездили на море, ели разные фрукты. А потом папу забрал Аллах.

Амина единственная в классе, кто ходит в хиджабе — остальные девочки носят косынки. Большинство девочек вернулись с иракских и сирийских территорий покрытыми — в черных хиджабах, и продолжают их носить, только других цветов. Чаще всего девочки, которые жили на территориях, подконтрольных ИГ, должны были начинать носить хиджаб с семи лет.

Бабушка Амины — пенсионерка, содержать внучку ей довольно сложно. Могло бы помочь пособие по потере кормильца, но получить его пока не удалось. Признать человека умершим — в данном случае отца Амины — крайне сложно в условиях России: из Ирака или Сирии справку о смерти не получить. То же самое с признанием человека пропавшим без вести — решение тонет в бюрократических проволочках. Юридической помощи бабушка Амины никакой не получает, а бегать по судам не позволяет возраст. Раньше ей помогала местная общественница Хеда Саратова, а после ее смерти заниматься вопросом стало фактически некому.

Амина, как и другие дети, прибывшие спецбортами из Ирака и Сирии, не получала регулярной психологической помощи, только разовые консультации по возвращению. Программы по реабилитации детей, вернувшихся в Россию из зоны военного конфликта не было и нет. Нет и программы юридической помощи для тех, кто стал опекунами возвращенных детей — на оформления пособий уходят месяцы и даже годы. Дети, вернувшиеся на родину, продолжают жить с травмой пережитого на войне, в тюрьмах и лагерях для беженцев.

Если для детей главная проблема — это адаптация, лечение и реабилитация (у многих наблюдаются признаки посттравматического синдрома: ночное мочеиспускание, спонтанные истерики, панические атаки, страх резких звуков и движений, необоснованные вспышки агрессии), то для взрослых — это затраты на содержание. Многих детей вынужденно переводят на домашнее обучение, чтобы подтянуть по основным предметам, да и хозяйственное обеспечение крайне недешево. По словам одной из участниц группы мам Ирака (родители выехавших в ИГ женщин создали эти группы пять лет назад, позже они разделились на тех, чьи родственники в Ираке и чьи в Сирии) рассказывает про малыша, которого привезли в Саратов.

— Привезли и отдали бабушке, а та через месяц отдала ребенка в детский дом. Сказала, что не может заниматься им, старая и нет денег. Еле удалось Рамзану Кадырову договориться, чтобы ребенка передали родственникам в Чечню, переоформили опеку.

Редакция «МБХ медиа» направила запрос уполномоченному по правам ребенка Анне Кузнецовой и в Министерство труда и соцзащиты населения с вопросом — создаются ли программы по реабилитации и адаптации для детей, прибывших из зон военных конфликтов, и кто должен отвечать за социальное обеспечение этих детей.

Самия боится самолета

Хава, жизнерадостная и очень приятная женщина, хлопочет вокруг стола. Сейчас еще день и сама она есть не будет — держит Уразу, но для нас накрыла роскошный стол. Пятилетняя Самия, ее внучка, очень ждала гостей — специально надела красивое белое платье со стразами и блестящие ботиночки, но постеснялась и не вышла нас встречать. Уже через час мы будем играть с ней на ковре комнаты, делать браслетики и кольца из слайма (похожая на жвачку тянучка, ее обожают дети) с блестками, и перепачкаем весь ковер. Самия покажет нам все свои игрушки — а еще несколько фотографий мамы и красный браслет со своим именем. Он был на ее руке, когда ее привезли из Сирии.

 — Я не знала, какая из девочек моя, но когда увидела, как ее несут, сразу поняла — это моя внучка! Сердце чувствовало, что это моя девочка, — говорит Хава.

Маленькая Самия сейчас в том возрасте, когда дети говорят очень много. Она активная, носится по квартире, перебирает все свои вещи, раскладывает перед нами и предлагает во все играть. Но когда ее привезли из Сирии, она такой не была.

— Как только звук самолета слышно было, она сразу начинала плакать. Я говорю ей, это простой самолетик, он тебя не обидит, он везет людей. Все равно плакала она первые полгода. Ну и спрашивает, конечно, где мама, когда привезут маму, — рассказывает Хава.

В попытках найти свою дочь она провела почти год — искала ее в Турции, находила каких-то проводников, даже думала сама поехать в Сирию, чтобы ее спасать. Потеряла здоровье и несколько месяцев просто лежала. Но потом, говорит, поняла: Аллах не хочет, чтобы она умирала, и надо бороться.

Фотограф Сергей, с которым мы вместе приехали к Хаве, проецирует на стену снимок мамы Самии.

— А как это, тут моя мама? — весело говорит Самия. — Не-е-ет, моя мама в тюрьме. А вот твоя мама (показывает на бабушку) — ее нет, она у Аллаха. И папа мой у Аллаха. Просто Аллаху было скучно, и он их к себе забрал. Еще у меня есть дядя, он хороший, и он живой, — говорит девочка. — А мне когда грустно, я иду на площадку. И вообще скоро все вернутся! Мама скоро вернется.

Ахмед не играет в игры

Аминат (имя изменено) встречает нас в холле большого дома. В Дагестане, как и в Чечне, почти в каждом доме есть такие холлы-прихожие — там стоит большой стол, тут рассаживают гостей, когда их много. Ее сноха уехала в Сирию в 2015 году вместе с четырьмя внуками — двумя девочками и двумя мальчиками. В 2017 она погибла во время бомбежки Багуза. Дети выкапывали яму вместе с другой женщиной — чтобы похоронить маму. Когда после этих похорон они молились, снайпер убил и ту женщину. Ее дети уже не смогли похоронить. Потом они попали к курдам, старшего посадили в тюрьму, а трех остальных отправили в детский дом.

Девочки, 12 и 13 лет, стоят по струнке, слушают команды бабушки Аминат: принести чай, унести чай, принести тарелки, забрать тарелки. Они молчат и почти ничего не рассказывают о себе. Бабушка говорит, что у девочек все хорошо — они послушные, не смотрят телевизор, сидят дома, ни с кем почти не общаются.

Ахмед, самый младший — ему восемь — более разговорчив. Говорит, что помнит самолеты и звук — как стреляли. На вопрос, чем занимался в Сирии, говорит — как все, бегал, ничего не делал.

— А игрушки у тебя были?

— Нет, — говорит Ахмед, и лицо у него становится совсем как у взрослого. — У мальчиков не бывает игрушек.

Скоро к Аминат зайдет соцработница, которая должна делать отчет о состоянии детей. Чтобы нас не отвлекать, она просто сфотографирует девочек и сразу уйдет. Только соцработник и заходит к Аминат — и в ее обязанности не входит проверять психологическое состояние детей.

Аминат, можно сказать, повезло — к ней хотя бы не приходят эфэсбэшники, как к остальным женщинам, чьи дочери или сыновья пропали без вести или сидят в тюрьмах Сирии и Ирака. Такие визиты для большинства стали уже привычными. Круг вопросов стандартный — выходили ли на связь, когда, откуда, просили ли деньги, перечисляли ли деньги. Сначала многие надеялись, что ФСБ поможет найти пропавших без вести и потому просит информацию — но уже в этом разуверились. А после того, как на одну из чеченских бабушек завели уголовное дело за перевод денег своей дочери через проводника на территорию лагеря Аль-Хол, стараются и вовсе об этом не говорить.

Ислам покрасил лошадь

Амина (имя героини изменено) смеется и обнимается со своими дочками. Старший сын Ислам тоже улыбается, но сидит чуть поодаль — ему интереснее смотреть телевизор. В Сирии, куда Ислама и двух сестренок увез их отец, телевизора не было — и Ислам с удовольствием по несколько раз пересматривает разные фильмы.

Ислам уже взрослый — ему 12 лет. В Сирии, говорит, толком ничего не делал — да ничего и не разрешали, было скучно, только занятия на арабском — и те прерывались из-за бомбежек.

 —  Это он сейчас скромный, а вообще он хулиган у меня! Расскажи, как ты там покрасил лошадь, а? Ты зачем ее красил? Синей краской покрасил! — спрашивает, шутя, Амина.

 —  Просто захотел, — смеется скромно Ислам. — Стояла лошадь, я краску нашел и покрасил ее. Лошади же ничего не было, ее отмыли, а меня потом поругали. Но я бы все равно покрасил.

Ислам говорит, что лошадь просто была грустная, а потом всем стало весело, и вообще он любит животных и очень хочет завести собаку — большую, чтобы всех охраняла. И показывает мне свои тетрадки — он прячет их далеко в шкафу, стесняется, что у него некрасивый почерк и бывают ошибки.

В тетради Ислам пишет о тайных навыках, которые хочет получить. Стать ниндзя. Одолеть холод. Смолоть страх. «Горе в моем сердце. Нет радости в моем сердце» и другие записи. «Мама ушла на работу. Я гуляю на улице. У нас дома горячие батареи и шкаф-купе, люстра, двери, телевизор».

Когда дети выйдут на кухню, Амина расскажет, что водила Ислама к разным специалистам — у него наблюдаются симптомы ПТСР и он плохо спит ночью. Она думает, что есть и задержка в развитии, но никто не смог поставить диагноз. А психолог, которого им советовали последний раз, сыну не понравился — ну а где в Махачкале найти другого?

 — А почему тебе не понравился психолог? — спрашиваю у Ислама, когда мы уже собираемся уходить.

 —  Он был нехороший. Я с ним разговаривал, а он мне сказал, что я все вру, — говорит Ислам, и садится дальше смотреть телевизор.

Мадина все понимает

Вернуться с территорий, занятых ИГ, сейчас практически невозможно. Женщин, гражданок России, перестали вывозить оттуда в 2018 году — с тех пор рейсы привозили на родину только детей. Но некоторым все же удалось выбраться самостоятельно: это женщины, которые чудом вышли из окружения и добрались до границы с Турцией, миновав лагеря для беженцев и тюрьмы.

Мадина (имя изменено) — одна из них; вместе с четырьмя детьми она в 2019 году перешла границу и сдалась властям. Ее поместили в депортационный центр, где она провела почти год, а потом выдали России. На родине, в Чечне, у Мадины был суд, который признал ее невиновной. Чаще всего женщин, которые жили на территориях ИГ, признают пособниками терроризма — но Мадине удалось доказать, что ее муж в боевых действиях не участвовал (он был врачом и лечил солдат, погиб во время бомбежки). Сейчас она живет в Грозном с матерью и своими детьми.

Дети у Мадины разного возраста — взрослые мальчики уже в 10-м классе, а младшей 4 года — она ходит в садик.

— Я полностью занимаюсь воспитанием, планирую направить детей к психологу, когда психика больше окрепнет. Спрашиваю их очень аккуратно, что помнят о войне, но они этой темы избегают пока. Я понимаю, что это ужасная травма для них. Но я понимаю всю ответственность, стараюсь сделать жизнь детей нормальной, — говорит Мадина.

Недавно, когда ее дочь была в садике, туда пришли люди от участкового, и стали задавать воспитательнице разные вопросы — не агрессивен ли ребенок, не опасно ли другим детям с ней в одной группе. Мадина была очень возмущена.

— Это же ребенок, ей четыре года, а они хотят на нее составить какую-то характеристику! Я пришла туда и высказала свое мнение. Почему меня не вызвали, я ее мать, я законный опекун? Если есть вопросы ко мне, то спрашивайте с меня. Я была там, да, у меня даже был суд, и суд меня оправдал. Но я не снимаю с себя ответственности, я взрослый человек.

А недавно к старшим детям в школу пришли представители органов опеки и какие-то представители правоохранительных органов — никто не объяснил, кто же именно это был. Детей поставили перед всем классом и расспрашивали, как те себя ведут.

— Представляете, как это для детей? Я не понимаю, зачем их мучают. Я тут, мучайте меня, вызывайте меня. Дети не при чем, — говорит Мадина.

Ибрагим не показывает руку

Зара — женщина с плохим здоровьем, ей трудно долго быть на ногах, чаще всего она сидит. Жить далеко от Грозного, в Итум-Калинском районе, ей совсем неудобно — тут небольшое село, надо много ходить, да и нет толком транспорта. Но когда четверо внуков вернулись из Ирака, она приняла решение переехать с ними из города — чтобы им было проще адаптироваться для начала в небольшом социуме.

Все ее внуки — погодки, от пяти до одиннадцати лет. Младшая еще даже не научилась нормально разговаривать. А вот трое мальчиков говорят отлично — но с нами почти не общаются, смотрят в основном в телефон, играют в игры. От их матери, своей дочери, Зара не получала никаких вестей несколько лет. Полтора года назад к ней даже перестали ходить эфэсбэшники.

Обеспечивать четырех внуков в отсутствие их родителей — трудная задача для Зары; хорошо, что помогает еще одна ее дочь. Внутрисемейная поддержка на Кавказе — в данном случае спасение. Государство платит Заре по 11 тысяч на внука — это так называемые «опекунские», на которые, как она сама говорит, не сильно разгуляешься, учитывая расходы на школу.

— Психолог к нам приезжала, когда дети только вернулись. Дала им бумаги, порисовали домики с ними. Потом приезжала еще раз, и все. Вообще к нам раньше кто только ни приезжал — одна комиссия, другая, сфотографировать для всяких отчетов,  — рассказывает женщина. Психологическая поддержка детям безусловно нужна, она это не отрицает — но сейчас на нее совсем нет никаких средств.

— Дети как дети, обычные дети, непослушные. Вот старший молодец! Остальные хулиганы, — шутит Зара.

Мы общаемся с мальчиками в их комнате — они с трудом отрываются от игр в телефоне, но все-таки показывают нам свои книжки, тетрадки, школьную форму и игрушки, смеются и много говорят между собой. Моя коллега замечает на руке среднего мальчика ожог.

— А откуда у тебя этот шрам?

— Да это у него шашка взорвалась, шашка!! Помнишь? — кричат другие дети. Средний замыкается и натягивает рукав водолазки.

 — Что за шрам — не твоего ума дело.

Хава боится закрытой двери

Дома у Исы Давлетмирзаева шумно — пришла его сноха с маленьким внуком, дети окружили его и сюсюкаются. Дети — это внуки Исы, две девочки и один мальчик.

Иса показывает фотографии дочери Иман — на них она уже в плотном черном хиджабе. Сейчас Иман в сирийской государственной тюрьме, у нее еще не было суда и нет никакого приговора. Пока Иман ждет, она может даже заниматься в тюрьме плетением из бисера — Иса показывает поделки, сделанные дочерью, которые передали ему, когда привезли внуков. На лепесточках из бисера вышиты имена всех детей и других родственников.

До того, как попасть в государственную тюрьму, откуда уже удалось забрать детей и передать их в Россию, Иман с тремя детьми провела два с половиной года в месте, которое Иса называет «секретная тюрьма». Что это за место и кем контролировалось, никто так и не узнал. Знает Иса только, что с внуками и дочерью там обращались очень плохо.

Во время нашего разговора средняя девочка Хава, которая была самой молчаливой, выходит в коридор и начинает всхлипывать.

— У нее так часто происходит, но уже реже. Там, в той тюрьме, ее закрыли в умывальнике на ночь без света, она кричала, но не выпускали. С тех пор в ванну не ходит без сестры, и дверь туда нельзя закрывать — начинает плакать, — говорит Иса.

Внуки то и дело подходят к дедушке — он говорит с ними очень нежно и ласково, совсем не одергивает. Иса не просто хороший добрый дедушка — он больше двадцати лет проработал в системе образования и понимает, как нужно учить детей и как стоит им помогать. Он подобрал для них специальное учреждение вроде дневного садика для детей с разными особенностями развития — там они могут хотя бы нормально социализироваться и к ним будут внимательны. Иса возит их туда почти каждый день. Остальное обучение — надомное; детей пока не получается отдать в общеобразовательную школу, они на уровне первого класса по своим знаниям.

— Все сам, конечно, а как иначе? Девочки еще ходят на бисер, мальчика тоже отдал в кружок. Еще мы посещаем психолога. Он с детьми рисует, проводит терапию, направленную на снятие негатива, расслабление. Потому что дети пережили огромный стресс, шок. Мальчика в той тюрьме били палками. Он когда приехал сюда — проявлял агрессию, даже на врача полез драться. Человек мог незнакомый мимо пройти, погладить его по голове, а он за ним как кинется — и драться. Говорил, что его хотят ударить, защищался.

Дети плохо умеют писать и стесняются выводить на доске даже свои имена. Но показывают несколько рисунков — там сердечки, цветок и надпись «Любимая мама».

— Скучают по матери, а она у меня замечательная девочка, умная, — кивает Иса, поправляя очки. — Она о заботилась, как могла. В той тюрьме секретной сделала им игрушку из полиэтиленовых пакетов — они ее не отпускали, так с ней и прилетели в самолете. Сейчас задевали куда-то, не можем ее найти.

Вывоз детей и женщин с территорий, подконтрольных ИГ, начался в 2017 году. С 2018 года самолеты вывозят только детей. Всего в Россию вернулось около двухсот детей (редакция «МБХ медиа» направила уполномоченному по правам ребенка запрос с просьбой уточнить, сколько детей вернулось в Россию и сколько еще ожидают возвращения). В 2019 году на базе АНО «Объектив» (общественная организация, которой руководила Хеда Саратова, скончавшаяся в 2021 году) было создано около 3600 запросов на поиск женщин и детей в Сирии и Ираке. 

В ходе работы над материалом автору удалось посетить десять семей, которым вернули детей из Сирии и Ирака. Никто из них не получал регулярной психологической помощи, многие сообщили о проблемах с выплатами пособий.