В основном люди оказываются на улице по трем причинам: неудачная попытка переехать в большой город, семейные конфликты и мошенничество с недвижимостью. Даже если в вашей жизни все в порядке, вы не застрахованы от бездомности. Благотворительным организациям не хватает ресурсов, чтобы помочь всем тем, кто хочет вернуться с улицы, а государство бездомными не интересуется до такой степени, что нет даже официальной статистики по количеству бездомных людей в стране. Виктория Ли поговорила с бездомными людьми и выяснила, как они выживают на улице и пытаются вернуться домой.
«Мам, прости, что я оказалась на улице»: Олеся
Олеся родилась в Москве, жила с мамой в коммуналке. В 13 лет, как она рассказала мне, у нее «начался переходный возраст»: гулянки, мальчики, алкоголь. «С 13 лет я убегала из дома, мама вытаскивала меня из вытрезвителя. И по концовке я начала потихоньку рожать детей. Кинула на нее троих. Маме это надоело, и она выписала меня из квартиры. Так в 2012 году я оказалась на улице», — рассказывает Олеся. Родительских прав мама ее лишила, оформила опекунство на себя, а когда младшей сестре Олеси исполнилось 23 года, детей воспитывала уже она.
Женщина обращалась за одеждой в православное движение «Курский вокзал. Бездомные дети», о которой ей рассказала знакомая с улицы. «Этого человека больше нет в живых, умерла от цирроза печени, женщина была уже в возрасте», — говорит Олеся. Пищу она брала в пунктах раздачи еды для бездомных на вокзалах Москвы. Ночевала тоже на вокзалах. Иногда — в вагонах, которые стоят в парках в Перово и на Каланчевской, за 50-100 рублей проводнику. Иногда приходилось ночевать в подъездах, откуда ее выгоняли, брызгали газовым баллончиком, один раз даже пытались поджечь.
«Зимой хуже всего. Ходили греться в переходы на Комсомольской. Иногда ночевала у охранников на Ленинградском вокзале, у меня там были знакомые, — рассказывает Олеся. — И в заброшенных домах ночевала. Дом расселяют, новостройка будет, люди съезжают, и мы жили в пустых квартирах. Но милиция приходила, нас выгоняли. Проходит какое-то время, мы опять через окна залезем».
Мыться Олеся ходила в общественные туалеты и в специальные души и бани на Курском вокзале и в Нижнем Сусальном переулке или к знакомым, у которых хранила вещи. Прокладки, как и одежду, раздают волонтеры.
Деньги бездомная просила у прохожих. Некоторые занимаются проституцией, рассказывает Олеся. «Но я, честно сказать, проституцией не занималась», — добавляет она. Кто-то ворует в магазинах и потом перепродает. «Но я лучше подойду и попрошу денег, и то по пьяни. На трезвую голову, у меня даже если рубля не будет хватать, все равно не подойду. Я стесняюсь. А пьяным, как говорится, море по колено», — говорит Олеся.
Каждый день на улице проходит одинаково: проснуться, похмелиться, вспомнить, где тебя накормят, вечером опять найти денег, взять бутылку в подъезд, спать, и по новой, вспоминает Олеся.
Многие ее уличные знакомые уже умерли. Кто от гепатита, кто от цирроза, кто от СПИДа, кто от передозировки наркотиков. Один раз знакомая попросила Олесю приехать на заброшку и вызвать полицию с ее телефона — нашли труп.
«Человек от передозировки умер, сел на унитаз, укололся и все. Те, кто был с ним, закутали его в два одеяла и поставили в кладовку. Они хотели его сначала из окна выкинуть. Я открываю эту кладовку и вижу труп верх ногами, крысы откусили ему нос и пальцы. Я оттуда убежала. Не знаю, как его похоронили. С этими людьми я перестала общаться».
В 2014 году Олеся жила в квартире, которую ей снял «Теплый дом». Через месяц она с сожителем и четвертым ребенком Даней уехала в Нерехту Костромской области, где Олеся забеременела уже в пятый раз. На третьем месяце беременности сожитель разбил ей губу, начал бить Даню, выкидывал его игрушки. «Мне это надоело, я собрала вещи и убежала от него. Два дня проторчала с ребенком на вокзале и уехала в Казань», — рассказывает Олеся.
«Когда пьешь, здоровья не чувствуешь. В 2016 году я узнала, что я ВИЧ-инфицирована, когда была на седьмом месяце с Мотькой. Я просто жила с одним, он мне даже не сказал. Меня Ольга Викторовна (Александровская, социальный работник движения “Курский вокзал. Бездомные дети”. — “МБХ медиа”) спасала, я хотела с моста спрыгнуть. Она говорит: «Подумай о детях, Что с ними будет?»».
В Казани Олеся какое-то время жила в социальном центре, откуда ее отправили в православный центр в Екатеринбурге. «Там просто целый день молишься, детей вообще не видишь и только два часа спишь», — вспоминает она. Олесе это все не понравилось, и через пару дней она вернулась в Москву. Пару недель после рождения Матвея пожила у знакомых, но, чтобы их не стеснять, опять ушла с двумя детьми на улицу. Социальный работник движения «Курский вокзал. Бездомные дети» Ольга Александровская направила женщину с детьми в сеть приютов «Христианский дом трудолюбия “Ной”» в подмосковной Ивантеевке, там она и остается по сей день.
«Когда я приехала из Казани, я просто сказала себе: «Хватит. Хватит, Леся, заниматься хренью, давай берись за ум. Все-таки тебе уже 35 лет. Ты раньше не думала ни о чем, сколько можно. Ты детей погубишь», — говорит Олеся. — Сначала я была на реабилитации. Это когда работаешь бесплатно около месяца. Не пью уже три года. В “Ное” познакомилась с Олегом, уже полтора года расписаны. Он очень хороший, детей любит, но очень хотел девочку. И вот 16 февраля у меня родилась девочка, крещенная. Родила ее, и я себе… Все, хватит уже рожать».
«Ной» в Ивантеевке похож на крепость. Дома огорожены высоким кирпичным забором. Есть свой огород, курятник, козы. Один дом мужской, другой женский, на первом этаже детская комната, стены увешаны иконами. Постояльцы здесь живут и работают. Сейчас Олесе 40 лет, в «Ное» она занимается уборкой, ей платят 300 рублей в неделю, все необходимое предоставляют благотворительные организации. На семью из пяти человек у Олеси одна маленькая комната в мансарде с двухъярусной кроватью: на одной полке спят Олеся и Олег, на другой — дети. Рядом с кроватью колыбель для младшей дочери, которую еще не выписали из роддома.
«Я оформила документы на материнский капитал, если получится, куплю дом и буду жить с мужем и детьми. Я пока не готова к самостоятельной жизни. Если я сейчас выйду в свет, боюсь что не дай бог, я опять сорвусь и буду пить, — говорит Олеся. — Сестра приезжала ко мне, она стоит плачет, и я реву. Говорит: «Ну чего тебе не жилось?» Я говорю: «Ну Оль, прости меня, дура была. Сейчас верни все это назад, я такого не сделала бы». У нее своя семья, недавно родила, а так и воспитывает моих детей. Моей старшей дочери уже 20 лет, замужем, она меня все простить не может. Я очень сильно перед ними виновата. Я в церковь хожу, прошу за сестру, детей, Ольгу Викторовну. Маму я не виню. Я ей говорю: “Мам, прости, что я оказалась на улице, я сама виновата”».
«Как карта ляжет»: Сергей
— Иду по переходу. Как я вас узнаю?
— Стою внизу. Как, бомж.
Сергей жил в московских Кузьминках. Больше десяти лет он провел в местах лишения свободы, по каким статьям, не говорит. В последний раз вышел на свободу в 2013 году.
«Все было хорошо. Позвали в гости в Люберцы. Поехал. Зашел в магазин за покупками и все. Вышел и не помню. Я не видел никого, не помню вообще ничего. Просто удар в голову, как потом выяснилось. И все, и четыре месяца комы, — говорит Сергей. — Как потом выяснила полиция, то ли таджики, то ли узбеки увидели деньги у меня в руках, ну и решили нагреть. Все. Паспорт и права забрала полиция, потом сказали, что потеряли и мне проще восстановить. Когда пришел в себя, пару месяцев жил у друзей. Потом увидел по телевизору, что на Иловайской принимают бомжей».
В Центре социальной адаптации для лиц без определенного места жительства имени Е.П. Глинки Сергей провел несколько месяцев. Нашел работу, и в один день ему сказали: «До свидания, мы вам ничем помочь не можем». Восстановить паспорт ему не помогли, некоторое время он жил на работе, а потом узнал о «Ное» и перебрался туда в Химки, где ему восстановили документы. В какой-то момент Сергей даже руководил этим филиалом. Потом ушел на год, занимался некими незаконными делами с друзьями. «Просто ушел. Я много совершаю поступков, которые я не могу объяснить. На тот момент мне казалось, что так правильно. А что потом произойдет — как карта ляжет. В тот момент не легла», — говорит Сергей. После он вернулся в «Ной», но уже в Ивантеевку, работал водителем хлебовозки.
«Я никогда не жил на улице. Сначала ушел из дома от матери, стал жить с семьей отца в Королеве. Первая судимость, первая отсидка, и пошло-поехало, — говорит Сергей. — В очередной раз, когда освободился, двоюродная сестра сказала, мол, тебе надо свое жилье приобретать, у мамы квартира осталась, разменяй и заберешь свою долю. Я так и сделал, половину денег забрал, и сестра говорит: “У меня есть знакомый, который занимается квартирами, он тебе по дешевке, по знакомству, сделает.»Я без задней мысли, сестра же, отдал деньги. Ну и все, меня кинули на деньги, сестра умерла и все. Остался без ничего. Но я раньше вообще не парился, что я бомж. Либо зарабатывал, либо еще как-то. У меня были деньги, снимал квартиру».
После нападения Сергею дали третью группу инвалидности, но с тех пор он ее не продлевал: «За эти шесть рублей весь мозг вынесут, я не стал. В больницу я ежегодно ложусь, после больницы становится хорошо на полгода».
В июне Сергей устроился водителем такси, и то по знакомству, потому что нигде с судимостью не берут.
«Вот что делать бывшему уголовнику? Ничего. Либо идти красть, либо фиг его знает, — говорит Сергей. — А в такси вообще не оформляют. Ты платишь определенную сумму в сутки за машину, все. А что я делаю, это уже никому не интересно».
В ночь с 18 на 19 июля у Сергея украли права. Он был на смене, документы лежали в козырьке. Когда доставал путевку, техпаспорт и лицензия на такси упали на пассажирское кресло, права, Сергей думал, упали между сидениями.
«Я посадил трех пассажиров в Ивантеевке, приехал в дом утром, стал искать права, их нет. Вывод какой: они упали на задний пол, кто-то из пассажиров их забрал. Я думал позвонят, денег попросят. Никто не звонит. Сейчас буду восстанавливать, стоит рублей пять».
О своей дальнейшей жизни Сергей не особо задумывается. Сейчас ему 45 лет. Семьи у него не было и заводить не планирует.
«45 лет, инвалид, бомж, какая семья? Какие дети? Я сам в дерьме по уши. И я своего ребенка посажу в это же дерьмо? В “Ное” есть правила, я не могу с кем-то жить, если не распишусь, а как можно расписаться с человеком, если я его не знаю? Когда знакомлюсь с кем-то извне, сразу луплю в глаза, что я бомж. Люди меняются в лицах. У всех, наверное, представления, что бомж должен был грязным, вонючим и валяться. А так у меня все друзья из 90-х, с кем сидел, с кем что-то делал. А в “Ное” люди умирают, Емилиан (директор сети приютов “Ной” Емилиан Сосинский. — “МБХ медиа”) их хоронит. На мой взгляд, это та же тюрьма: тот же режим — утром подъем, работа, вечером отбой, — говорит Сергей. — Что делать дальше — как карта ляжет, не знаю. Да ничего не делать. Мне уже все, кирдык. А нельзя в статье написать “Бомжику требуется работа. Возьмите на работу бомжика”?»
«Я могла не есть, не покупать еду, но покупала тампоны или прокладки»: Татьяна
Когда Татьяна Никонова переехала в Москву 20 лет назад, у нее никого здесь не было. В один момент она осталась без работы, жилья и денег. «Я очень быстро оказалась на улице, — вспоминает женщина. — Надо было обратиться к родителям за помощью, но я не могла этого сделать, потому что испытывала очень сильное чувство стыда. Я не могла даже себе признаться в том, что я бездомная. Я говорила себе, что у меня просто временные трудности, сейчас все закончится».
Самым неприятным для Татьяны было то, что в общении с другими людьми возникает очень сильный барьер: не получается быть с ними полностью честной в разговорах о том, что происходит.
«Постоянно врешь, что-то придумываешь. Например, мне иногда удавалось ночевать у каких-то своих знакомых. Я всегда придумывала, мы могли устроить попойку или, скажем, как будто очень сильно у них задерживалась и опаздывала на метро. Я никогда не могла быть честной и откровенной с людьми. Чувствуешь себя абсолютно зарвавшимся и не очень хорошим человеком».
На улице ты боишься столкновения с полицией, это кажется самым страшным. Боишься сексуального насилия.
«Ко мне постоянно подваливали с какими-нибудь предложениями, часто у меня не было возможности где-то выспаться или помыться, но всегда были предложения пойти к кому-нибудь для секса. И всегда предлагали что-то в обмен на секс: алкоголь, деньги, и у меня был очень сильный страх, что я попаду в проституцию».
Когда появлялись деньги, женщина первым делом заботилась о том, чтобы у нее были средства личной гигиены, потому что скрыть пятна крови у тебя нет никакой возможности, и это очень страшно и стыдно.
«Я могла не есть, не покупать еду, но покупала тампоны или прокладки. Я сейчас думаю, что это ужасно унизительно постоянно так думать. Я, например, попрошайничала на улицах около ларьков для того, чтобы собрать деньги на тампоны. Но другого выхода не было».
В то время Татьяна не знала о том, что благотворительные организации помогают бездомным с едой. К чувству голода в результате постепенно привыкаешь и перестаешь обращать на него внимание.
«Я спала в метро днем, а ночью шаталась по улицам и пряталась, где могла. Легче всего было летом, потому что на тебя никто не обращает внимание и на улице светло. Хуже всего было зимой. У меня был период в самом начале, когда я еще хорошо выглядела, и просто шаталась по ночным клубам. В будни там почти никого не было, и это было очень тяжело, потому что там было очень шумно, очень мало народу, у тебя не было ни копейки денег на воду или еду. И ни в коем случае нельзя было заснуть, хотя было темно. Но зимой, я помню, это меня очень сильно спасло, не знаю, куда бы я иначе девалась».
Устроиться на работу трудно. Нет денег, чтобы приехать на собеседование вовремя, нет домашнего телефона, чтобы сообщили, возьмут ли тебя на работу. Так как спишь днем, не можешь нормально существовать в системе, где люди днем работают. Прожив несколько лет на улице с перерывами, Татьяна выбиралась постепенно. Сначала нашла работу, потом познакомилась со своим будущим мужем, начали жить вместе, карьера пошла вверх.
«Мне иногда снятся кошмары о том, что мне некуда пойти. Я очень долгое время училась не врать людям в ответ на вопрос “как мои дела”, потому что эта привычка к вранью остается надолго. Мне пришлось над собой работать, чтобы привести себя к каким-то общепринятым гигиеническим нормам, — рассказывает Татьяна. — Это везение, что я не попала в маргинальную среду. Я была еще достаточно молода, чтобы не воспринимать все это, как крушение всей жизни, я понимала, что все еще может измениться. С родителями я это не обсуждала до сих пор. Понятия не имею, знают ли они, что я жила на улице».
«Никто не застрахован»
Как мне объяснил директор фонда «Ночлежка» Григорий Свердлин, основных причин, по которым люди оказываются на улице, три: переезд в большой город в поисках работы, который по каким-то причинам не сложился; семейные конфликты, когда, например, родственники выписывают человек из квартиры и мошенничество с недвижимостью. Как говорит Свердлин, примерно 20% бездомных — жертвы мошенничества. Остальные причины встречаются реже, но их огромное количество. Это может быть выселение из служебного жилья, сгоревший дом, прогоревший бизнес, кто-то живет обычной жизнью и оказывается на улице из-за ментальных заболеваний, а 13% бездомных — выпускники детских домов.
«На самом деле на улице может оказаться кто угодно. Люди, от которых плохо пахнет, которые плохо выглядят, это верхушка айсберга, они прожили на улице много лет. А большая часть бездомных невидимые, мы не можем идентифицировать их в толпе, — говорит Свердлин. — Понятно, что, когда вы живете в большом городе и у вас обширные социальные связи, постоянная работа, недвижимость в собственности, регистрация, вы в большей степени защищены, но все равно на 100% никто из нас не защищен».
«Ночлежка» помогает бездомным с питанием, одеждой, восстановлением документов, трудоустройством, юристы фонда через суд добиваются отмены мошеннических сделок, и люди возвращают свое жилье обратно. Со стороны государства делается недостаточно, считает Свердлин.
«На весь Петербург в государственных приютах порядка 250 мест, на Москву в центрах социальной адаптации порядка полутора тысяч мест, при этом из официальной статистики следует, что в Петербурге ежегодно фиксируется смерть тысячи бездомных, а в Москве — трех тысяч, то есть число умерших бездомных в разы больше, чем мест в государственных приютах, — говорит Григорий. — А чтобы получить в них места, нужно предъявить довольно много документов, которые подтверждают, что последняя регистрация была в Москве или Петербурге соответственно, что, конечно, могут сделать не все бездомные. В регионах программ помощи бездомным еще меньше».
Проблема еще в том, что точно неизвестно, сколько в России бездомных людей. В Финляндии, например, социальные службы знают всех бездомных с точностью до одного.
«А в России мы даже не знаем, сколько у нас бездомных, с точностью до ста тысяч человек, до такой степени этот вопрос находится на периферии общественного сознания. Видимо, это 700-800 тысяч человек. По нашим оценкам, в Петербурге порядка 50 тысяч бездомных, в Москве как минимум 100-150 тысяч, плюс вся остальная страна, — говорит Свердлин. — А за период самоизоляции к нам и нашим коллегам стало поступать примерно в два раза больше обращений за помощью».
Как говорит директор «Ночлежки», на социальную адаптацию в среднем уходит пять месяцев. Ежегодно помощь от фонда получают от семи до девяти тысяч бездомных людей. «Обращений и желающих заселиться в наши приюты всегда гораздо больше, чем мест в них», — говорит Григорий.
В идеале для возвращения с улицы нужна так называемая пороговая система помощи из нескольких этапов. Сначала гуманитарная помощь: еда, возможность постираться, помыться, переночевать. Затем профессиональная помощь с трудоустройством, восстановлением документов, поиском родственников, отменой мошеннических дел с недвижимостью, оформление пенсии и инвалидности, консультации и сопровождение юристов и специалистов по социальной работе и заселение в приюты, помощь с избавлением от зависимостей. Следующая ступень — помощь со съемом жилья.
«Алкоголизм не причина бездомности, а следствие. Если человек прожил пять лет на улице, высока вероятность, что у него есть зависимость. Если человек только что оказался на улице, вероятность ровно такая же, как у любого домашнего человека. Среди большинства, я бы сказал, этой проблемы нет. Людей, которые оказались на улице меньше года назад, в разы больше тех, кто живет на улице давно».
Люди, которые занимаются помощью бездомным, сталкиваются с сопротивлением населения, например, когда «Ночлежка» открывалась в Москве, жители района, в котором планировали открыть центр помощи, протестовали.
«Но наряду с сопротивлением есть очень большая поддержка людей, которые помогают нам деньгами и становятся нашими волонтерами, помогают всем, чем могут, таких людей гораздо больше тех, кто с нами борется. В целом это не московская или российская история, а универсальная, такие противостояния происходят по всему миру. Всегда есть люди, которым не хочется смотреть на грустные стороны жизни, которым не надо, чтобы рядом был кризисный центр для женщин, СПИД центр или онкологических диспансер».
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.