«Ну, получай, гражданин России!». Игорь Рогов — о задержании и избиениях в минском изоляторе

В ночь на 11 августа в Минске ОМОН задержал координаторов «Открытой России» Артема Важенкова и Игоря Рогова. Они гуляли по городу и собирались вернуться в Россию на следующий день — в Белоруссию Артем и Игорь приезжали наблюдать за выборами и реакцией на них. Кроме того, Игорь Рогов планировал подготовить репортаж об этой поездке для «Новой газеты» — как внештатный корреспондент. 

Все 16 часов, которые Игорь Рогов до депортации в Россию провел в изоляторе на улице Окрестина, его, как и других задержанных, жестоко избивали. Сейчас он находится в одной из московских больниц, диагноз — закрытая черепно-мозговая травма, гематомы — почти по всему телу. 

Игорь Рогов рассказал «МБХ медиа» о том, как белорусские милиционеры складывали задержанных штабелями, как ходили по ним ногами, как били за малейшие движение, как не давали ходить в туалет и обещали, что живыми они оттуда не выйдут.

Артем Важенков, которого также сильно избивали, по-прежнему остается в изоляторе на Окрестина. Он находится в статусе подозреваемого в деле об участии в массовых беспорядках (часть 2 статьи 293 УК Республики Беларусь), и ему грозит до 8 лет лишения свободы.

 

«Я лежал снизу, а все остальные штабелями на мне»

Я даже не могу точно сказать, где нас с Артемом задержали. Мы сразу поняли, что белорусские ОМОН и милиция настроены серьезно и гуляли подальше от центра и митингов. Просто прогуливаясь по улице, я повернул в один момент голову и увидел, что за нами уже бежит ОМОН. Там, где мы были, не было ни протестов, ни толком людей. (При этом СК Беларуси утверждает, что Важенков и Рогов были задержаны в два часа ночи возле минского торгового центра «Рига», где в ту ночь протестующую строили баррикады. — «МБХ медиа»). Возможно, мы проходили где-то рядом с этим ТЦ, но ни баррикад, ни какого-то активного протеста мы там не видели.

Омоновцы подлетели, ничего не спросив, начали крутить и лупить меня, положили около автозака и продолжили бить дубинками, руками, ногами, по голове, по всему телу. С тех пор я не мог открыть глаза. Я не понимал, что происходит. Я только постоянно повторял, что я гражданин России и просил позвонить в посольство. Они только отвечали: «Ну, получай, гражданин России!», — и били с новой силой. Выводили из автозака, коллективно избивали, заводили в другой автозак и там объявляли: «Смотрите, гражданин России приехал!» — и дальше снова. Я даже не могу сказать, сколько времени это длилось. 

Мы с Артемом оказались в одном автозаке. Кроме нас там было полно людей, я это мог только чувствовать. Я лежал снизу, а все остальные штабелями на мне. Людей туда закидывали как мешки с костями, то есть встать, повернуться было нельзя и невозможно. Я лежал избитый на самом нижнем уровне и не мог даже дышать.

Омоновцы по нам ходили ногами, продолжали бить, все было в крови. Я слышал только крики Артема — никакой разговор не был возможен. Я слышал только, как его бьют, как и всех остальных. Били там не то что за любое сопротивление, а за любой признак жизни.

ОМОН забрал мой телефон, документы, кошелек. В автозаке осталась моя обувь — меня так и эвакуировали без нее. Они пытались узнать пароль моего телефона, били, если отказывался говорить — били еще сильнее. В один момент я уже закричал: «Вы меня так убьете!» После этого они оставили попытки узнать пароль, но периодически все еще били.

Все телефоны задержанных были у ОМОНа. Они били всех, некоторые называли пароли, но далеко не все.

 

«Мне кажется, в гестапо относились к людям лучше» 

Когда нас привезли в ИВС, я был в анабиозе. Из-за травмы у меня ужасно болела голова. Нас положили на землю во дворе, окруженном забором с колючей проволокой, и продолжали бить. Было холодно, я просил анальгетик или хоть какую-нибудь помощь, как и другие. Но за это нас просто продолжали бить.

Нас так держали на земле мордой в пол до самого утра. (Около пяти-шести часов подряд. — «МБХ медиа»). Все здание этого ИВС, как я понял, было переполнено. Это было огромное четырехэтажное здание с решетками на окнах и оттуда доносились страшные крики. Люди просили лекарства, бинты, кричали «хватит!».

Утром нас привели в какое-то другое место, похожее на внутренний двор. Как четыре стены без крыши, под открытым небом. Поставили на колени и прижали лицом к бетону. Так и приходилось лежать — менять позу не разрешалось. Руки были связаны за спиной жесткими металлическими хомутами — у меня до сих остались от них глубокие порезы.

Продолжали все это время избивать по спине, по телу за то, что ты просто, допустим, подвигал ногой, которая затекла. Зверства творились страшные, мне кажется, в гестапо относились к людям лучше. 

Был еще особенно жестокий милиционер в черной маске. Он приходил и бил каждого, ужасно сильно, угрожал, что будет бить еще сильнее, если кто-то хотя бы двинется. Люди молили о пощаде в то время, как он их лупил. Все слышали, когда он подходил, узнавали его по голосу. В этот момент все прижимали конечности к себе, к земле, пытались спрятать голые участки тел. И никто из его коллег его не останавливал.

Били задержанных не все милиционеры, но таких было меньшинство. Большинство были настоящими садистами. Они получали очевидное удовольствие от того, что так с нами поступают. «Что твари, перемен захотелось?», — кричали они, избивая лежачих. Фраза, которую чаще всего они повторяли: «Молитесь богу, чтобы выйти отсюда живыми». 

За все время, что мы находились в изоляторе, к нам один раз приходила медсестра, женщина лет сорока. Но помогать она никому не собиралась, даже наоборот — я не помню, но либо она ударила меня, либо попросила кого-то из милиционеров меня ударить, когда я попросил таблетку. Никакого сочувствия она не проявляла, не понимаю, зачем она вообще пришла.

У одного мужчины была серьезная травма ноги. Ему то ли попал в ногу осколок, то ли рядом с ним разорвалась светошумовая граната. Она только перебинтовала ему ногу и не дала ему никаких обезболивающих, так и оставила лежать с согнутыми коленями на бетоне. Больше никому никакая помощь не оказывалась.

 

«Люди терпели или ходили под себя» 

Днем меня подняли за подмышки и потащили на четвертый этаж к следователю. Он мне начал рассказывать, что таких, как мы, они задержали уже около тридцати человек, пытался заставить признаться, что я организовываю какие-то протесты, и чтобы я рассказал, что мне якобы платят за это деньги.

Следователь заставлял меня подписать какую-то бумагу, написанную не мной. Он прямым текстом сказал, что мне грозит 12 лет тюрьмы, но если «я сдам всех своих», то якобы получу административку. Спрашивал, есть ли у меня девушка. Я рассказал, что у меня свадьба через три недели. Следователь ответил: «Не скоро ты ее увидишь, но я тебе позволю сыграть свадьбу в СИЗО». Но он не бил меня, только давил, пугал тюрьмой.

Я отказался давать показания, и отказался признавать какую-либо вину, и сказал, что ничего не буду подписывать без адвоката. После этого они попытались взять у меня мазок, видимо, для ДНК-теста, но я не дался. Допрос продлился не больше десяти минут.

Когда меня заводили к следователю, на первом этаже я встретил Артема — его тоже вели на допрос. У него был ужасно поникший вид, он молчал, взгляд его был практически безжизненный, глаза были разбитыми и распухшими, все белки были красными от полопавшихся капилляров.

В туалет никого не пускали вообще. Люди терпели или ходили под себя. Тех, кто просился — били. Я смог ходить в туалет только когда шел к следователю. Там я прямо умолял милиционеров, говорил, что не пойду к нему в кабинет, если не пустят в туалет. У тех, кого на допрос не водили, не было такой возможности.

Первые десять часов нам вообще не давали воды. Ближе к вечеру дали одну двухлитровую бутылку на 40 человек. Никто на нее не кинулся с жадностью, хотя пить ужасно хотели все. Делали по небольшому глотку, передавали бутылку по кругу. Позже давали еще немного воды, но за все время не больше пяти литров на всех.

После следователя отводили в новый двор — такая коробка четыре на четыре метра. Воду давали уже там. Там иногда разрешали встать, прижавшись к стене — так можно было хоть чуть-чуть размяться. Но вечером нас снова посетил этот самый жестокий милиционер и всех избил.

 

«Оказаться на больничной койке было прекрасно» 

Около восьми вечера меня снова позвали на четвертый этаж. Приехал какой-то начальник, сотрудник белорусского МИДа, как он представился, то ли с помощниками, то ли с охранниками. После мы подписали документы на депортацию и меня прямо в моих дырявых носках эвакуировали.

Перед этим мне встретился молодой сотрудник милиции, младше меня. Мне 23, а ему, наверное, 19-20. Он был самым, если не единственным, человечным из них. Это он приносил воды и не бил, позволял размяться. Я ему очень благодарен.

Перед подписанием документов на депортацию я спрашивал у сотрудника МИД, где Артем, почему меня отправляют одного, но про него никто ничего не знал. Говорили: «Нет никакой информации». 

Во время эвакуации я встретился с Максимом Солоповым из «Медузы». Мы вдвоем подписывали документы на депортацию. Его задержали на сутки раньше. Когда мы разговорились, выяснилось, что в камере, в которой его держали, — размером на пять-семь человек — задержанных было около сорока, дышать было невозможно. Мы же все это время лежали на бетоне или земле. Не знаю, кому было хуже. 

Позже нас передали сотрудникам российского посольства, я тоже постоянно спрашивал у них про Артема, а они не понимали, о чем речь. Я не хотел уезжать без него, думая, о том, что он остается в этих ужасных условиях. 

В посольстве нас накормили горячей едой, посол купил мне обувь. Там же мне оформили временные документы — свой телефон, паспорт, деньги я не видел с тех пор, как их отобрал ОМОН. Сотрудники посольства вели себя очень приятно и вежливо, постоянно извинялись. Там я созвонился с моим адвокатом из «Правозащиты Открытки» Антоном Гашинским. Он уже позвонил моей невесте, которая все это время не знала, где я нахожусь, не спала двое суток. 

Я очень благодарен всем людям, которые принимали в моем возвращении хоть какое-то участие. 

Тем же вечером мы пересекли границу, ночью были в Смоленске и утром уже в Москве. И я сразу пошел в больницу. Когда я оказался на больничной койке, это было прекрасно, хотя в синяках даже лежать тяжело.

А сейчас я постоянно думаю, как там Артем. Я там не плакал, а сейчас сижу, и просто слезы льются. Я очень надеюсь и верю, что он скоро тоже вернется домой.

 

Записала Арина Кочемарова