Дмитрий Марков стал известен благодаря фотографиям российской провинции. Уже несколько лет он ведет инстаграм, где публикует кадры повседневных сюжетов из жизни людей на фоне не самых радостных российских пейзажей. На его аккаунт подписаны более 380 тысяч человек, его снимки компания Apple использовала для рекламы IPhone, а крупнейшее американское фотоагентство выделило Маркову грант на развитие аккаунта в инстаграме.
Он очень много ездит по стране и посетил уже больше половины всех регионов России. В разговоре с корреспондентом «МБХ медиа» Марков рассказал о том, почему обыденность его интересует больше, чем новостная повестка, что может спровоцировать протесты в регионах и как люди в провинции реагируют на несправедливость государства.
— До 2007-го года вы работали в журналистике. Почему ушли?
— Я работал в «Аргументах и фактах». И как-то за несколько лет работы меня постигло небольшое разочарование в этой профессии, потому что в реальности все оказалось не так, как мне представлялось.
— В том смысле, что вы не находили свою работу эффективной?
— Да, с одной стороны, я не чувствовал собственного влияния на окружающую действительность. С другой, я, возможно, чересчур идеалистично подходил к журналистике: хотел изменять мир, помогать кому-то и так далее. Выяснилось, конечно, что, по большей части, функционал журналиста другой. Плюс мне было немного не по себе от того, что от меня постоянно требовалось писать на новые темы. То есть ты пишешь про все, но досконально ни в чем не разбираешься. Не знаю, возможно, у других бывает иначе, но у меня сложилось вот так.
А когда я занялся фотографией, в этой сфере я столкнулся с проектными работами разных авторов. Проектные работы — это когда человек снимает одну тему на протяжении года, двух, в общем, долго. И это меня поразило степенью погружения и конечным уровнем компетенции автора.
Это был 2004-2005 год, и тогда начались первые стихийные сообщества в ЖЖ, которые при поддержке благотворительных фондов ездили по всяким социальным учреждениям, вроде детских домов и колоний, и чем-то помогали там. В основном эти сообщества состояли из тех, кто раньше никак не соприкасался с этой сферой жизни, поэтому и у меня была возможность поехать.
За те полтора года я объездил кучу разных мест. Поскольку к тому моменту я уже увлекся фотографией, меня, помимо какой-то бытовой помощи, просили делать фотоотчеты для спонсоров этих благотворительных фондов, для каких-то брошюр. От этого было ощущение важности. Ты тратишь выходные на эту поездку и чувствуешь не умозрительный эффект, а реальную помощь конкретным людям, чаще всего детям. А они потом тебя запоминают, пишут письма, ждут твоего приезда. Как-то это очень сильно во мне отозвалось.
— И примерно в это время вы переехали в Псков?
— В 2007-м году я нашел объявление о поиске волонтеров в лагерь для детей-сирот из коррекционных детдомов в Псковской области, и, если раньше мои поездки ограничивались выходными, то здесь я поехал в эту деревню на месяц. Мне очень хотелось поснимать старших ребят, а в коротких поездках с ними, конечно, тяжело сойтись, все-таки это очень закрытый и обособленный социум. Поэтому в этот раз я специально попросил меня поставить на старшую смену и, как мне представляется, свою первую серьезную съемку сделал именно там.
А потом закончилось лето, я посидел, представил, что сейчас вернусь в Москву, где снова будут пробки, метро, заметки какие-то. При этом был вариант остаться и работать на благотворительную организацию, которая организовала этот лагерь. И я остался. Но это не стоит воспринимать как какой-то героический поступок или что-то в этом роде. Просто ты же, когда сталкиваешься с таким выбором, взвешиваешь, где интереснее. Там было просто интереснее, а вопросы денег меня на тот момент не особо волновали, тем более нельзя сказать, что я в Москве зарабатывал много.
— В какой момент вы создали аккаунт в инстаграме и начали его активно развивать.
— В Псковской области я проработал пять лет, а параллельно что-то где-то снимал по чуть-чуть. Но пять лет все-таки было многовато, я подустал от этой работы. Тем более появилось давление социума, который так или иначе нагнетает, мол, уже 29-30 лет, надо что-то делать, не всю жизнь же в деревне сидеть. Я решил вернуться в Москву и занять собственной социализацией. Меня хватило на год, но оказалось, что уже тяжеловато мне вернуться в Москву после жизни в деревне. В результате, в качестве золотой середины я переехал в Псков. Это не деревня, конечно, но и не Москва или Питер.
К тому моменту меня уже кто-то знал в фотографическом мире, были заказы, и я куда-то ездил, снимал что-то для разных редакций, с блогерами сотрудничал. Параллельно завел инстаграм и начал фотографировать на телефон какие-то вещи между делом. Мне очень понравилась идея известного американского фотографа Дэвида Алана Харви, который примерно в то время опубликовал что-то вроде манифеста, в котором обращался к начинающим фотографам и говорил: у всех нас есть портфолио с нашими лучшими кадрами, но, если мы настоящие фотографы, то мы должны здесь и сейчас показать, чем мы отличаемся от обычного человека с камерой и смартфоном.
Мне очень зашла эта идея, и я стал всерьез думать о том, чем мы отличаемся, если убрать весь этот фотографический багаж. Это было созвучно и со словами моего учителя Александра Лапина, который говорил, что главные вещи в фотографии — форма и содержание. То есть композиция и смысл кадра. А все эти технические примочки, конечно, тоже важны, но совсем не первостепенны.
Так вот, композиция и смысл кадра вполне доступны и с помощью мобильного телефона. Поэтому я поучаствовал в конкурсе Дэвида Алана Харви, который на неделю давал доступ к аккаунту в инстаграме молодым фотографам, которые должны были снимать окружающую действительность. Я с утра выходил на улицу, бродил, подмечал какие-то сюжеты и до самого вечера просто снимал Псков, который видел перед собой. В итоге так втянулся, что решил и свой инстаграм вести в таком духе.
— А когда вы начали активно ездить по регионам и снимать там?
— В тот момент у меня были какие-то заказы, и я немного ездил по стране. Когда у меня было какое-то свободное от работы время, я точно так же бродил по городам, фотографировал и выкладывал в инстаграм.
В 2015-м году я выиграл грант фотоагентства «Getty images», которое выделило мне деньги на развитие аккаунта в инстаграме. Это позволило уже целенаправленно поехать, например, на Байкал, по Золотому кольцу или еще куда-то. И постепенно после этого как-то все завертелось.
— У вас не бывает желания зацепиться за какой-нибудь информационный повод и поехать поснимать, например, происходящее в Шиесе?
— У меня были такие мысли. При таком подходе ты, действительно, находишь какую-то новость и фотографируешь что-то в связи с ней. Возможно, с точки зрения промо это более правильно, потому что на фоне повестки так проще, что называется, хайпануть, в хорошем смысле слова.
Но мне все-таки ближе другое. Я прихожу, условно говоря, на день ВДВ в Пскове и понимаю, что не могу там ничего снять, потому что эта суматоха и праздничный ажиотаж уничтожают какую-то настоящую, простую, размеренную городскую жизнь, которую я пытаюсь ухватить. Наверное, если кто-то предложит мне поехать поснимать что-то интересное и при этом связанное с информационной повесткой, я не откажусь, но увлекает меня больше съемка обыденного, когда из ежедневной, бытовой жизни получается выхватить какие-то очень интересные, говорящие о людях и о городе моменты.
Для меня критерий естественности очень важен, и это, на самом деле, то, что очень считывают зрители. А это происходит, когда ничего не происходит.
— Вы очень много ездите по России и наверняка много общаетесь с людьми в регионах. При этом в ваших фотографиях фоном очень часто, если не всегда, выступает бедность и социальная неустроенность. Это воспринимается людьми как норма жизни, к которой они привыкли или, все-таки, как что-то неправильное, требующее изменений?
— Если ты начинаешь говорить с людьми, то в ответ чаще всего слышишь набор каких-то дежурных фраз. Я не думаю, что они честно отражают отношение человека к ситуации. Более того, мне не кажется, что у большинства людей есть четко сформулированное отношение к ситуации. Многие просто живут по наитию, не задумываясь о том, что ужасные дороги — это норма жизни, особенности средней полосы или чей-то косяк. Они не видят окружающую действительность в том ракурсе, о котором вы спрашиваете. Просто есть и есть.
Я, когда начал инстаграм вести, у меня было довольно много друзей-социологов, с которыми мы общались и пили водку. Они мне открыли глаза на этот момент: то, как я и вы воспринимаем ситуацию, и то, как герои моих фотографий ее воспринимают, — это разные вещи. Многие вообще могут никак не рефлексировать по этому поводу и не считать это чем-то сложным.
Большинство зрителей, глядя на мои фотографии, цепляются за осыпавшуюся штукатурку и железобетонный завод, уходящий за горизонт. Но у меня задача не констатировать разруху, а увидеть жизнь на ее фоне, и я пытаюсь находить что-то хорошее.
— Поскольку вы были в огромном количестве регионов, находите ли вы что-то общее, например, в Хабаровском крае и Чечне? Есть какие-то сцепки, которые и там, и там работают и объединяют?
— Мне об этом говорить сложно, поскольку я все-таки фотограф, а не писатель. Я вижу перед собой картину происходящего и реагирую на визуальные сигналы, которые не могу описать словами. Не могу сказать, что у меня есть какой-то багаж наблюдений за поведением жителей Дальнего Востока и Чечни.
Общего, наверное, много, но чтобы это понять, лучше, наверное, фотографии, которые я делаю, разглядывать, а не слушать мои комментарии по этому поводу. Такого, чтобы я приехал в какой-то регион, и там было что-то чуждое и мне непонятное, нет. Мне кажется, у меня везде получается найти что-то близкое и родное.
— Вы подробно рассказывали Льву Шлосбергу о том, как ездили в Чечню и делали там фотографии для материала Александра Буртина об Оюбе Титиеве. Я хотел уточнить одно: как вам кажется, когда люди сталкиваются с такой очевидной несправедливостью государства в отношении их родственников, друзей или знакомых, это меняет их отношение к власти?
— У нас с Шурой изначально была договоренность, что к материалу я сделаю просто картинки ежедневной жизни в Чечне и не буду близко контактировать с кем-то из героев, потому что это все-таки опасно. Никто из тех, кого Шура упоминает в тексте, не присутствует на моих фотографиях. Моей задачей было создать параллельный нарратив визуальный, а не сделать конкретные картинки под текст.
Но, пытаясь все-таки ответить на ваш вопрос, расскажу очень интересную историю, свидетелем которой я оказался сегодня перед интервью.
У нас в Пскове, помимо известной 76-й десантной дивизии, есть часть, в которой располагаются летчики. Сегодня этой части исполнилось 75 лет. Они решили это событие отпраздновать с помпой, на военном аэродроме, который находится на территории части.
Всех пригласили, мероприятие было открытым, но нужно было как-то на этот аэродром людей доставить, потому что она в 4-х километрах от КПП. Организаторы решили, что на автобусах будут забирать от КПП людей и везти их на аэродром. И, конечно, не учли, что этих нескольких ПАЗиков, которые у них есть, не хватит, чтобы перевезти вовремя всех. В какой-то момент на КПП началась настоящая давка, реально было страшно. Ко второму часу этой давки, если называть вещи своими именами, гражданские штурмом взяли КПП. Выглядело это очень смешно, потому что половина из них — это были мамаши с колясками. Начались такие крики и такой ажиотаж, что они реально снесли ворота, которые не пускали их на дорогу к аэродрому. С колясками, с детьми, которые у них на шее сидели. И все это под крики «Ура!».
При этом понятно, что больше половины из этих мамаш — жены солдат. Это вообще не люди протестных настроений. В обычной жизни этих людей унижают пенсионной реформой, еще где-то недодают и так далее. И тут они в субботу, в выходной день идут с детьми на праздник, к которому имеют непосредственное отношение, потому что Псков, можно сказать, — военный город, и из-за каких-то идиотов, которые не смогли нормально все организовать, они вынуждены стоять в давке и страдать. Это, видимо, оказалось какой-то последней соломинкой, которая сломала шею верблюду. Когда гражданские берут штурмом военную часть — это ведь серьезная вещь.
Надо сказать еще, что для большинства местных людей, военные праздники — это важная часть жизни, потому что почти у всех, так или иначе, родственники или друзья служили или служат. И, когда вот так по-идиотски организовывается логистика праздника, людьми это воспринимается как хамство и наплевательство, и приводит к такому.
— То есть спровоцировать какое-то активное противодействие несправедливости и неадекватности могут только такие эпизоды, касающиеся людей напрямую и моментально? А какая-то далекая пенсионная реформа не может?
— Да, пенсионная реформа далекая и сложная. А единственный выходной, который людям портят, — это просто и близко.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.