Два года назад 9 июля 2017 года умер от сердечного приступа Антон Носик — один из создателей русскоязычного интернета, популярный блогер, публицист, активист, филантроп, человек, у которого было множество друзей и почитателей. Его мама-филолог Виктория Мочалова рассказала обозревателю «МБХ медиа» Зое Световой о том, каким был Носик в детстве, что было для него главным в жизни и о книге памяти, которую Виктория Мочалова составляет вместе с друзьями Носика и его сыном Левой.
— Прошло два года, как Антон ушел, и вы сейчас составляете книгу, читаете статьи Антона, его блоги, записи, вы что-то новое узнали о сыне?
— Принципиально новое, меняющее мое представление о нем как о личности в целом, скорее, нет. Ведь его записи в ЖЖ, ФБ, статьи я читала по мере их появления.
Но его жизненный опыт значительно богаче и разнообразнее моего (Антон как-то сказал мне, что я не знаю жизни, т.к. провела ее под стеклянным колпаком Академии наук): у меня не было медицинского опыта, столкновения с болью, кровью и смертью, который был у него во время учебы в медицинском институте (против поступления туда я очень протестовала, как и его отчим). Вся эта учеба была организована таким образом, что проходила в соответствующих изучаемому предмету клиниках (студенты проходили эту практику на первых курсах как санитары, потом – как медбратья, фельдшеры, ассистенты врачей). Помню его пугавшие меня рассказы про курс хирургии, про работу в реанимации, про патологоанатомию… Потом он проходил практику – уже как врач – в провинциальной больнице в Красной Горбатке Владимирской области. Его рассказы об уровне медицины там и об обстановке в целом были ужасающими, не буду приводить подробности. Достаточно сказать, что он приезжал в Москву, чтобы закупить (разумеется, на свои деньги) в аптеках лекарства, а также продукты для своих больных…
У меня не было и трудного опыта эмиграции, или, как правильнее говорить в случае Антона, – репатриации в Израиль; не было опыта службы в армии (советской, после медицинского института – на так называемых сборах, откуда он с товарищем, случалось, приезжал ночью домой, чтобы просто поесть, и израильской, что он описал в своем «армейском дневнике» того времени и что войдет в книгу)…
У меня не было и опыта войны, бомбежек, а Антон жил в Израиле и во время так называемой Войны в Заливе 1990–1991 годов, когда иракские «скады» советского производства 39 раз бомбили Израиль, объявлялась воздушная тревога, люди должны были надевать противогазы и укрываться в бомбоубежищах… Да и многих других «опытов», которые были у него, у меня не было. А не имея таких опытов в собственном «анамнезе», не пройдя через них, человек и не в состоянии ощутить их изнутри, по-настоящему понять. Поэтому мне кажется справедливым чье-то наблюдение: «Никто никогда никого не знал».
«Дети больше похожи на свое время, чем на своих отцов»
— Как будет организована книга? Кто из друзей и коллег участвует в ее создании?
— Книга строится из текстов Антона разного времени и происхождения (газетные и журнальные публикации, записи в ЖЖ и ФБ, интервью, лекции, выступления в разного рода дискуссиях и пр.). Она организована по тематическому принципу, который отражает разные стороны и периоды его жизни (например, детство, биография, Израиль, Рунет, путешествия, благотворительность), взгляды на литературу, искусство, историю, политику, человеческие взаимоотношения и т.д. Каждому из разделов предпослано предисловие кого-то из знавших Антона людей. Я бесконечно благодарна Дмитрию Быкову, Катерине Гордеевой, Демьяну Кудрявцеву, молочному брату Антона – Павлу Пепперштейну, Арсену Ревазову, Льву Рубинштейну, любезно согласившимся принять участие в сборнике и уже приславшим свои тексты. Мы с редактором книги, Еленой Калло, чьим высоким профессионализмом, тонким чувством текста и бережным отношением к ощущаемой ею авторской воле я не перестаю восхищаться, еще ожидаем обещанных текстов Евгении Альбац и Глеба Смирнова. Я очень тронута благожелательным отношением к книге и терпением ее издателя, Елены Даниловны Шубиной. Предполагается, что в книгу будут включены и фотографии.
— Антону было семь лет, когда вы разошлись с его отцом Борисом Носиком. Кто оказал больше влияния и кто воспитал Антона — Борис Носик, ваш второй муж, Илья Кабаков, или вы?
— Мне трудно как-то со всей определенностью различить эти влияния, к тому же, как говорится, «дети больше похожи на свое время, чем на своих отцов». Сам Антон как-то сказал мне (даже как бы с досадой), что он как две капли воды похож на меня. Я же вижу в нем очень многое от Бориса Носика, например, то, что называется «легким пером», или способность к языкам, страсть к путешествиям (которой у меня совершенно нет), любвеобильность. Кажется, от Кабакова Антон перенял трудоголизм, способность работать 24 часа в сутки, полностью погружаясь в то, чем он сейчас занят.
(Мне уже приходилось об этом говорить).
«Ребенка воспитывает атмосфера дома»
— Как вы воспитывали Антона? Кажется, что вы были хорошими друзьями?
— Я думаю, что ребенка больше воспитывает атмосфера дома, разделяемые родителями ценности, чем какая-то сознательно выработанная система воспитания. Пожалуй, у нас ее и не было, стиль жизни был скорее богемным, но все – и Борис, и Илья, и я, и все наши близкие друзья, составлявшие так называемый круг, – были погружены в свою работу, увлечены ею. Наверное, это было как-то воспринято растущим в такой обстановке ребенком. Паша Пепперштейн подробно пишет об этом в своих воспоминаниях в нашей книге о совместном детстве (мы были не только друзьями с его родителями – Ириной и Виктором Пивоваровыми, но и соседями, так что наши дети росли вместе, находились постоянно с нами и «впитывали» наши интересы).
Наш друг Иосиф Бакштейн так описывал наши отношения с детьми: «В этом поколении было принято — и это было первое послевоенное поколение, в котором это было принято,— относиться к детям как к равным, никакой снисходительности не допускалось. К мнению ребенка прислушивались с тем же вниманием и уважением, что и к мнению друзей и коллег».
— Вы не были так называемой «еврейской мамой», которая хочет все знать и всем руководить в жизни сына?
— О, нет! (как мне казалось, Антон же мне не раз указывал, насколько я ею являюсь). Я сама – продукт воспитания «еврейской мамы», и сознательно, и бессознательно старалась избегать всего того, что относилось к подобной системе воспитания и против чего я бунтовала.
— Почему Антон уехал в Израиль? Чем он там занимался? Что для него значил Израиль?
— Он сам об этом много писал, и некоторые тексты на эту тему, разумеется, вошли в книгу. Он, еще будучи школьником, изучал иврит на подпольных курсах, много читал, переводил тексты религиозного характера, очень склонял нас к репатриации. В 1989 году мы впервые поехали в Израиль на выставку «Прекрасные шестидесятые», которую организовал наш друг, живущий там еще с 70-х годов художник Михаил Гробман. Кабаков участвовал в этой выставке, и мы поехали вместе с ним. Антон был совершенно захвачен тем огромным впечатлением, которое на него тогда произвел Израиль, и там же принял решение переселиться туда.
Кабаков это решение горячо одобрил. Антон вернулся в Москву, закончил медицинский институт и сразу, ни дня не работая по своей медицинской специальности, уехал в Израиль. Там же в то время было перепроизводство врачей, и подтверждение советского диплома требовало многих лет и тяжкого труда. Как я и предполагала, когда возражала против его поступления в медицинский институт, он, будучи совершенно гуманитарным по своему складу и склонностям человеком, не сможет заниматься врачебной деятельностью, которая есть совершенно иное призвание, а будет реализовать свои гуманитарные способности. Так и вышло, в Израиле: пригодились его языки, умение писать тексты, и он стал журналистом, печатался в разных органах. Позже увлекся интернетом и много писал на эту тему.
— Антон действительно был вундеркиндом и чуть ли не в восемь лет писал романы на разных языках? Он был способным к языкам?
— Я думаю, он был просто мальчиком из интеллигентской московской семьи (папа – писатель, мама – филолог). Родители оплачивали его домашние уроки французского (музыка как-то не пошла, и эти уроки мы сняли, не стали заставлять, как меня заставляли когда-то в течение семи лет), отдали его в английскую спецшколу, отвели в Клуб юного искусствоведа в Пушкинском музее, Кружок юного филолога в МГУ. Ивритом он стал заниматься уже по собственной инициативе, в седьмом классе, мы его на подпольные курсы за руку не водили. Языки ему давались исключительно легко, однажды он с кем-то поспорил, что выучит немецкий – и как-то несколько преуспел. Он посещал лингвистический семинар, который для детей сотрудников нашего Института славяноведения вел Вячеслав Всеволодович Иванов… Так что я не могу сказать, что он был вундеркиндом, просто родители заботились о его образовании. Что ж удивительного в том, что мальчик, постоянно видящий папу и маму сидящими за пишущими машинками и что-то сочиняющими, начинает сам писать? Папа подарил ему машинку, когда Антону исполнилось шесть лет, и он стал писать «романы», стихи, даже какие-то драмы. Вместе с Пашей Пепперштейном они издавали (им было шесть или семь лет) рукописный иллюстрированный журнал «Синяя мышь».
«Я же не пенсионер, чтобы тут навсегда засесть и получать пенсию»
— Трудно определить, какая была у Антона профессия. Он за свою жизнь сменил кучу занятий. Как вы считаете, что у него лучше всего получалось?
— Мне трудно судить о том, что «лучше всего получалось». Его интернет-деятельность была у всех на виду, и о ней больше всего говорят, его называют одним из «отцов Рунета», но я в этой области не специалист, а простой пользователь. Мне больше всего нравятся некоторые его тексты, его способность порождать нетривиальные смыслы и сопоставлять «далековатые понятия».
Он менял много занятий, и это было связано с его какой-то неуемной подвижностью, да и с любопытством, с нежеланием длить известное, привычное и со стремлением к чему-то новому, неизвестному. Сам он как-то («Вести», 1992) иронически описывал свои разнообразные увлечения: «В этой жизни я увлекался многими вещами. Собирал марки, монеты и анекдоты. Переплывал реку Волгу (безуспешно) и переходил Берлинскую стену по подложным документам (успешно)… Писал программы на ассемблере (уныло) и синхронил с японского на Московском международном кинофестивале (весело)… давал наркоз собакам Павлова (с жалостью). Скакал на лошади по горам Тянь-Шаня (как куль) и выводил танк из окружения в компьютерной игре «Абрамс» (как джигит). Преподавал иврит (бездарно) и изучал немецкий (безуспешно)… Переводил мемуары Казановы со старофранцузского (с интересом) и комментарии к Торе с английского (с усердием)».
Сидят слева направо: Виктория Мочалова, Владимир Сорокин, Ирина Нахова. Фото из семейного архива
Когда ему было четыре с половиной года, он мне сказал (я записала, как всегда записывала его детские высказывания): «Я буду писателем. Побуду-побуду, мне наскучит, и я стану художником. Побуду-побуду, мне наскучит, и я стану композитором. Побуду-побуду, мне наскучит, и я стану кондуктором». Тут я насторожилась и говорю: «Может, тебе не наскучит быть композитором? Ведь музыка такая разная…». – «Нет уж, я себя знаю: я – такой человек, которому всегда все наскучивает!».
Буквально то же он повторял мне, когда уходил из очередного проекта (например, из созданной им «Ленты») – в очередной стартап: «Я же не пенсионер, чтобы тут навсегда засесть и получать пенсию. Я хочу сделать что-то новое!».
— Как получилось, что Антон стал заниматься благотворительностью?
— Своим вопросом вы мне напомнили два эпизода разного времени. Один относится к его 6-летнему возрасту: дама, с которой мы отдыхали в Коктебеле, сказала мне: «Ну, за вашего ребенка вы можете быть совершенно спокойны: у него есть главное для жизни, остальное – пустяки». – «Что же такое главное вы в нем увидели?» – «Он очень добрый и никогда не врет». Возможно, как маме мне и не пристало это говорить, но эти два «главных» качества, которые в нем, ребенке, разглядела посторонняя дама, Антон сохранил на всю жизнь.
Второй эпизод относится уже к его взрослому возрасту. Мы едем с ним в машине, на светофоре подходит старушка и просит милостыню. Антон через окно дает ей купюру. Я говорю: «Сердце мое переворачивается, когда я вижу таких несчастных». Антон отвечает: «Почему несчастных?!? У них есть мы!».
У него была эта убежденность в том, что все те «мы», которым больше повезло в этой жизни, обязаны помогать тем, кому хуже, кто в тяжелой ситуации. У него это было как бы на уровне рефлекса, он делал это не задумываясь. Кажется, есть такая психологическая максима, что ребенок должен расти в счастье, ибо тогда он сможет заметить не свое несчастье, а – других (это вроде бы какой-то набоковский мотив).
Поэтому совершенно неудивительно, что Антон стал учредителем благотворительного фонда «Помоги.орг».
О его благотворительной деятельности хорошо написала в нашей готовящейся книге Катя Гордеева.
— Делился ли Антон с вами своими проблемами в жизни? А вы рассказывали о том, что вас волнует?
— Очень дозированно, скорее — в крайних случаях. Антон старался ограждать меня от каких-то печальных сведений, которые могли бы меня огорчить. Возможно, он в этом повторял (вольно или невольно) мою собственную тактику в отношениях с моей мамой: я практически ей никогда ничего не сообщала о себе. Мы с ним сообща дозировали информацию, которая могла быть сообщена бабушке. Я могла рассказать Антону кое-что о том, что меня волнует, но внутреннее личное пространство все-таки ограждалось, диффузии не было. Помню, как-то я задала ему какой-то личный вопрос, и он его резко парировал (такой бумеранг прилетел): «Меня воспитали в таком духе, что человека не следует стимулировать вопросами! Что он сам захочет рассказать – то и расскажет!».
«Он был, конечно, весьма радикален, что соответствовало его темпераменту»
— Хотел ли Антон заниматься политикой? Если нет, то почему?
— Ну, что считать политикой… В непосредственном смысле слова, Антон вообще никак не мог участвовать в российской политике, потому что он – гражданин Израиля, и никаких государственных должностей в России занимать не мог, о чем он сам говорил, добавляя, что у него есть свое мнение, свои политические взгляды, и он считает себя вправе их публично высказывать, и это совершенно нормально в демократической стране.
Его частые публикации на политические темы были весьма однозначны и даже резки, его позиция в них всегда была недвусмысленно заявлена. Я, например, горжусь тем, что его интервью «Школе злословия» (2005) было запрещено к показу в эфире по причине несоответствия «генеральной линии» и цензурным требованиям. Он был, конечно, весьма радикален, что соответствовало его темпераменту. Антон входил в группы оппозиционных политиков, был доверенным лицом на выборах Навального, участвовал во всех демократических демонстрациях протеста и митингах. Если это не политика, то что это?!
— Я помню, как мы с вами встретились в Пресненском суде, где Антона должны были судить по экстремистской статье 282, и он мне тогда признался, что хотел бы оказаться в тюрьме, чтобы познакомиться с тюремным бытом, познакомиться с людьми, попасть в тюремную синагогу Бутырки и был разочарован, когда ему присудили штраф. А вы боялись, что Антона посадят?
— Я, конечно, очень боялась, что Антона посадят, и я видела, что он прямо хочет оказаться в тюрьме (вот это его любопытство, но также и попытка борьбы со статьей 282, отмены которой он пытался добиться). Он явился на объявление приговора с большой сумкой с вещами, приготовленными в соответствии с советами Юлии и Алексея Навальных для предстоящего заключения. Антон был настроен по-боевому, недоуменно говорил моей подруге «Почему моя мама сидит, как на моих похоронах?!? Что тут, в этом суде, такого?!». Меня тогда потрясло, что (цитирую из «дела») «приняв во внимание приобщенные к делу положительные характеристики, а также наличие несовершеннолетнего ребенка (2007 г. рожд.), 19 сентября прокурор, капитан юстиции Екатерина Сергеевна Фролова из прокуратуры ЦАО потребовала для Антона два года колонии».
Я очень благодарна адвокату Сергею Викторовичу Бадамшину (интересно, что он родился 4 июля, в один день с Антоном, только в разные годы), который блестяще делал свою работу, а меня тогда психологически поддерживал.
— Почему его тогда не посадили? Кто за него заступился тогда? Раввины?
— Многие заступались, писали письма, не только раввины, ведь Антон был связан с разными профессиональными кругами и организациями. Я очень признательна всем тем, кто тогда вступился за Антона. Среди них (перечисляю в том порядке, который присутствует в многотомном «деле») – главный раввин России Адольф Шаевич; генеральный секретарь Евроазиатского еврейского конгресса, профессор Михаил Членов; президент Российского еврейского конгресса Юрий Каннер; заведующий кафедрой иудаики и председатель ученого совета Еврейского музея и Центра толерантности, профессор Аркадий Ковельман (Антон был членом этого ученого совета); главный редактор журнала «Лехаим» Борух Горин; генеральный директор ООО «PR. Technologies» Глеб Сахрай; благотворительный интернет-фонд Помоги.Орг / pomogi.org (он был создан Антоном в 2005 г., в 2012 г. Антон получил за деятельность этого фонда благодарственное письмо президента РФ). Но мне затруднительно судить о том, что стало решающим фактором. Возможно, какую-то роль сыграло журналистское сообщество, широко освещавшее этот длившийся год (с октября 2015 г. по октябрь 2016 г.) процесс, на котором присутствовало множество корреспондентов.
— Был ли Антон религиозным?
— Да, но в каком-то своем, не в обрядовом смысле.
«Обычно в путешествиях он арендовал машину и свободно поглощал пространство»
— Почему Антон не уехал жить за границу? Он ведь любил путешествовать?
— Он и путешествовал, сколько хотел и мог, объездил много стран, участвуя в разных международных конференциях, подолгу жил в Гоа, в Венеции, которую очень любил, навещал отца во Франции, родственников в Праге, Америке, Канаде. Про Израиль уж не говорю – это был второй дом. Обычно в путешествиях он арендовал машину и свободно поглощал пространство.
— Что для Антона значила Россия?
— Место рождения и созревания, место реализации своего потенциала, привычная среда обитания и общения, близкие друзья и круг коллег, как мне кажется.
— Что его сын Лева помнит об отце? Похож ли он на Антона маленького? Расскажите, как он помогает вам в составлении этой книги?
— Хотя Леве не исполнилось и 10 лет, когда он лишился отца (в конце августа ему будет 12), он помнит многое, например, совместные путешествия, которых было довольно много, и какие-то выражения, и ловлю покемонов в разных местах Москвы, и папины предпочтения в еде… Периодически он что-то вспоминает, и меня удивляет, что он помнит какие-то давние события, относящиеся к его 3-летнему возрасту… Лева не похож на Антона маленького, он другой, но тоже очень добрый мальчик, склонный помогать другим, сочувствующий. Например, еще в раннем детстве он придумал, как помочь детям в детских домах, у которых нет всего того, что есть у него: собрался к ним переехать со всеми своими игрушками… Некоторые его «творения» очень напоминают детские рисунки и фантазии Антона. Например, в шесть лет Лева нарисовал «Памятник герою», на памятнике – надпись «Алексей Древесный Антоновеч. 2016–3067. Индеец», внизу – подпись: «Алексей спас Макандею от армеи Тигрянеи но потом ево посадили в Тигрянее но потом ево восвободили ево друзя… и он восвободил от индейцов ваинственых».
Лева старается принять участие в составлении книги, разбирал со мной публикации Антона, даже написал свои воспоминания (на всякий случай прилагаю). Когда мы с ним читали предисловие Демьяна Кудрявцева к одной из глав этой книги, после слов «Мой друг Антон Носик был королем прокрастинации», Лева радостно завопил: «Это и у меня есть – генетически!». Слова Дёмы о том, что он заразился от Антона этим свойством и сдал это свое предисловие за день до deadline, Лева со смехом прокомментировал: «А папа сдал бы после deadline!».
Лев Матвей Писаревский-Носик, 11 лет
«Мне папа поставил задачу: выучить стих Пушкина, но потом благополучно забыл»
В Венеции папа мне рассказывал про каждый дом!!! А сам все время смотрел в телефон, работал, только поднимал глаза на достопримечательности, чтобы их увидеть. И мы много шутили…
Самое первое воспоминание, которое у меня сейчас всплыло, это то, как мы с папой идем от вокзала в Венеции через мост, потом еще проходим, и через некоторое время папа сворачивает в переулок, где он заходит в кафе и покупает бутылочку «Лимончелло», а я съедаю обычно кусочек яблочного пирога. И только потом мы доходим до квартиры Арсена, папа входит в кухню, ставит бутылку, в комнате переодевается и расслабляется с бутылочкой. Это всегда смешная картина.
На следующее утро мы идем в магазин за углом. Там в одной мясной лавке около дома Арсена за прилавком сидит одноглазый мясник, а мы придумали, что у него еще нет и ноги, и что он пират…
После этого мы шли гулять по улочкам, на площадь, где стоит собор святого Марка, всегда кормили голубей, хотя это там запрещено (они там развелись). Мы ходили по интересным выставкам, которые папа находил в интернете. Самая запомнившаяся мне – это та, где делали фигуры из какого-то материала, который можно сгибать (знак фэйсбука, и много всего). Это было в храме. Мы ходили на биеннале, у меня несколько фотографий осталось с него.
Я помню, как я в Венеции заболел, у меня было что-то с дыханием, меня повели к доктору, и нужно было делать ингаляцию и принимать антибиотики. Все родственники были против, но папа настоял на своем. Мне папа поставил задачу: выучить стих Пушкина, я его выучил, но потом благополучно забыл.
Мы ходили в гости к Кате, там была собака Шпритц, и папа называл его «Шпритц-апероль».
В Иерусалиме в Старом городе, когда мы с папой там гуляли, мы почему-то всегда проходили тем маршрутом, который папа любил – мимо мечети, по маленьким улочкам. И почему-то в Старом городе папа любил заходить именно в одно кафе-мороженое, хотя их там была куча, папа всегда заходил в одно. Там было очень вкусно. Рядом со Старым городом было еще одно кафе-мороженое, куда мы тоже заходили, там иногда танцевали перед входом.
Мы ездили с Йотамом, Двиром и папой куда-то очень далеко, и там машина на некоторых частях пути очень сильно перегревалась и почему-то останавливалась. Там была такая жарища! Мы там еще зашли в кино, смотрели «Миньонов» на иврите, а когда мы вышли из кинозала, то почувствовали, как будто вышли из Антарктиды в Африку. Папа все время в Иерусалиме, в любой его части, рассказывал мне о нем. Про некоторые улочки, где он жил, на других жили известные люди, а некоторые он не затрагивал в своем рассказе.
Мы с папой прошли весь маршрут Иисуса Христа, заходили в этот храм, где считается, что он похоронен. Один раз мы взяли экскурсию в Старом городе с очень смешным экскурсоводом. Он до экскурсии потерял кошелек, но нашел в какой-то момент, и после экскурсии опять потерял. А дальше мы потеряли его след. Он нас водил в такие места, которых даже папа не знал.
Мы опоздали там на самолет, а следующий был через четыре часа, но на него были билеты только в бизнес-класс. И мы с папой поехали в сафари, потому что у нас было много времени. И к нам там страус залез головой в машину, чтобы поклевать орешки, которые у меня были в руках, и сразу же убежал после этого.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.