10 лет назад бывший юрист ЮКОСа Светлана Бахмина вышла на свободу по УДО. Она рассказала обозревателю «МБХ медиа» Зое Световой и адвокату Анне Ставицкой о том, как чувствует себя невиновный человек, впервые попавший в тюрьму, как наладить быт и общение с сокамерниками и каково это — узнать о том, что ты беременна, находясь в мордовской колонии.
«Я искренне считала, что не сделала ничего такого, за что меня можно арестовать»
Зоя Светова: 7 декабря 2004 года вам было предъявлено обвинение по статье 160 УК России — это присвоение и растрата. Вторая статья у вас была 198-я — уклонение от уплаты налогов. На сегодняшний день это политические обвинения. Такие же предъявлялись в 2008 году Сергею Магнитскому, он обвинялся в неуплате налогов, а позднее — Алексею Навальному, его обвиняли в растрате. Это было знаменитое дело «Кировлеса». Через полтора года Симоновский районный суд Москвы признал вас виновной в хищении имущества «Томскнефти», дочерней компании ЮКОСа, на сумму аж 8 млрд рублей и в уклонении от уплаты налогов с физического лица в особо крупном размере, и приговорил к семи годам лишения свободы. Все верно?
Светлана Бахмина: Да.
Зоя Светова: А потом, как это часто бывает, Мосгорсуд сократил срок на полгода. Это такое милосердие {tooltip}«егоровское»{end-texte}(Ольга Егорова — председатель Мосгорсуда. — «МБХ медиа»){end-tooltip}, когда кидают с барского плеча полгода человеку.
Светлана Бахмина: Цинизм ситуации в моем случае заключался в том, что поскольку меня судили за события 1998 года, если бы мне дали до шести лет, ко мне могла быть применена «ельцинская» амнистия, и я могла бы отправиться домой. Но поскольку домой меня отпускать никто не собирался, вот эти полгода я получила сверху, и стало шесть с половиной. В обычной ситуации, если бы не было этой амнистии, может, суд и ограничился бы пятью годами. Для подобных обвинений, как я потом увидела в колонии, это довольно стандартный срок.
Зоя Светова: Когда вас арестовали, если я не ошибаюсь, уже сидел Алексей Пичугин…
Светлана Бахмина: Сидел Лебедев, сидел Ходорковский, сидел Пичугин, да.
Зоя Светова: Михаил Ходорковский рассказывал, что когда началось сильное давление на ЮКОС — уже были обыски, допросы — он собрал совещание и сказал, что сотрудники могут покинуть компанию, если опасаются, что их арестуют. Вы на этом совещании были?
Светлана Бахмина: Нет. Я не была на таком совещании. Видимо, это было среди руководителей более высокого звена. Но вообще это понимание, наверное, должно быть у каждого человека. То есть, каждый сам оценивал ситуацию. Не секрет, что в 2003–2004 годах какое-то количество сотрудников из компании ушло, не все были готовы жить «на военном положении». Помимо основной работы мы еще занимались защитой компании от наездов — и санэпидемстанция, и пожарные, и налоговая, и кролики у нас неправильно спаривались, и тайгу нам надо было озеленить зимой…
Зоя Светова: Почему вы тогда не уехали, почему рисковали? Вы были уверены, что вас не посадят?
Светлана Бахмина: Я искренне считала, что я не сделала ничего такого, за что меня можно привлечь к ответственности и тем более арестовать. Я не являлась владельцем компании или какой-то ее части, я не была каким-то высоким руководителем — я искренне считала, что мне нечего бояться. И просто по характеру мне было сложно бросить дело, которым я занималась к тому моменту уже практически 10 лет. Если хотите — я чувствовала некую ответственность за людей, за то, чем я занималась.
Анна Ставицкая: А когда вы пришли на свой уже девятый допрос в качестве свидетеля, у вас по-прежнему не было ощущения, что из свидетеля вы можете превратиться в обвиняемого?
Светлана Бахмина: Тот допрос был в более жестком режиме, и вызывали меня на него в более жестком варианте. Если обычно можно было сказать: я не могу в 10 утра, я приду в 11, или я приду завтра… Я точно не помню, но, по-моему, мой адвокат позвонила и попросила перенести с утра на после обеда, и ей было жестко сказано, что если не придет условно в 11, то пусть пеняет на себя.
Анна Ставицкая: Вас это насторожило?
Светлана Бахмина: Конечно, насторожило. Но что делать?
Зоя Светова: Я помню, вы в одном из интервью говорили, что вы даже составили список дел на случай, если вдруг вас арестуют.
Светлана Бахмина: Да. Такое было. Я прекрасно помню этот желтый блокнот, он сохранился до моего выхода. Мне его муж показывал. Конечно, я не предполагала, что это может быть арест и осуждение на такой длительный срок, но на всякий случай я действительно подготовила такой список. Телефоны, адреса врачей, детский сад, няня, когда нужно делать прививку, химчистка… Все, что люди делают в обычной жизни.
«Главное — это ощущение бесправия»
Анна Ставицкая: Когда следователь объявил, что сейчас вы уже не свидетель, а обвиняемый, — что вы в этот момент почувствовали?
Светлана Бахмина: В моем случае это тоже происходило с особым цинизмом. То есть, допрос был довольно странный, какие-то глупые вопросы по второму кругу. И один из вопросов: «С кем остаются ваши дети, когда вас нет дома»? Согласитесь, довольно странный вопрос для допроса по уголовному делу об экономических преступлениях. И когда тебе такой вопрос задают, сложно не понять, к чему это все клонится.
Зоя Светова: Сколько вашим детям было тогда?
Светлана Бахмина: Старшему семь, а младшему три с половиной года.
Анна Ставицкая: Вы помните своего следователя?
Светлана Бахмина: Это была женщина. Следователь Татьяна Русанова.
Анна Ставицкая: Как вы думаете, вас арестовали для того, чтобы получить показания на Ходорковского, Лебедева и Алексаняна?
Светлана Бахмина: Я могу только предполагать. Сейчас, по прошествии значительного времени, думаю, что было несколько причин. Одна из них — это, конечно, эффект заложника — что мой арест поможет оказать давление на основных обвиняемых. С другой стороны, наверное, было предположение, что женщине будет сложнее сопротивляться и что с нее проще получить то, что нужно. Кроме того, в это же время со стороны государства готовились определенные действия по изъятию активов у компании. Мы со своей стороны тоже готовили мероприятия по защите, чисто юридические, я имею в виду. Мы планировали добровольное банкротство, что могло позволить нам как минимум выиграть время и попытаться сохранить какие-то активы. Полагаю, это все было известно соответствующим органам, а органы работали в связке с теми, кому было интересно изъять активы. Наверное, я мешала этому процессу, а после моего ареста эти препятствия были сняты.
Зоя Светова: Получается, они полностью разгромили правовое управление ЮКОСа — его глава Алексанян занимался защитой Ходорковского, а вас посадили. Правильно?
Светлана Бахмина: Да. Не было кого-то, кто мог все координировать. Люди на местах не понимали, что им делать. Руководство к этому моменту тоже было все обезглавлено. Насколько я помню, оставалась буквально пара иностранцев, которые тоже наивно считали, что им ничего не угрожает. Но потом и они уехали.
Зоя Светова: Света, я хорошо помню фотографии, которые обошли медиа всего мира, когда вас сажают в автозак и везут из суда, я так понимаю, в тюрьму, в СИЗО №6, знаменитый этот желтый дом… Я бывала в этом СИЗО как член Общественной наблюдательной комиссии много раз. Когда вы там оказались, вы в какую камеру попали — большую или на четверых?
Светлана Бахмина: В нарушение порядка меня сразу определили не в карантин, как это обычно бывает, а в камеру на 12 человек. Первое ощущение от первой ночи там — помимо страха, слез и так далее — было ужасно холодно. Может, это просто мое моральное и физическое состояние было такое, но я накрылась всем, чем только можно было накрыться. Выбор был не очень большой — тонкое одеяло и пуховик, в котором, собственно, меня арестовали.
Зоя Светова: Эта тюрьма — она же как бы особенная: там одни женщины. Там есть, например, такое мероприятие, я не знаю, вы его застали или нет, называется «голый день» — когда выводят всех утром в коридор, раздевают, и женщины стоят голые… Вы в таком осмотре участвовали?
Светлана Бахмина: Я такого не помню, чтобы там как-то раздевали. Проверки камеры проводились постоянно. Возможно, в камерах, где я была, это делалось с особой тщательностью. Всех выводили в так называемый «продол» — коридор в обычной жизни. И потом, что называется, «шмонали»: проверяли все личные вещи, с переворачиванием матрацев, вываливанием продуктов. Это было регулярно, чуть ли ни каждый день.
Зоя Светова: Я помню, вы давали какое-то интервью, уже после освобождения, и сказали, что оказавшись в СИЗО, поняли, что выбор-то невелик — или наложить на себя руки или бороться. И вы решили бороться, доказывать свою невиновность…
Светлана Бахмина: По сути, выбора особо и не было. Первый вариант даже гипотетически не рассматривался мной ни в какие самые сложные минуты отчаяния. Я понимала, что я должна сделать все, чтобы выйти. У меня, конечно, не было изначально ощущения, что именно я могу сделать, насколько этот каток меня может закатать. Были надежды на какое-то более-менее мягкое наказание или, возможно, даже освобождение. Человек всегда верит в лучшее, и у меня куча тетрадок были исписаны, где я добросовестно, как юрист, исследовала все, что мне предъявляли. Выстраивала какую-то позицию, обсуждала ее с адвокатами…
Зоя Светова: А что в этом СИЗО было самое неприятное? Что вам хотелось бы сейчас забыть?
Светлана Бахмина: Главное — это ощущение бесправия. Особенно, конечно, оно усиливается в колонии. В СИЗО, условно, можно посмотреть в окно и очень смутно, но увидеть Москву. И есть надежда, что не сегодня так завтра придут адвокаты, которые что-то могут сказать, передать привет родным. В колонии это все сложнее. Для меня, наверное, это было самое сложное, потому что все физические и прочие ощущения — они, безусловно, неприятные, но их можно пережить. Не смиряешься только с несправедливостью и невозможностью находиться со своей семьей.
«Судья — обычная женщина»
Анна Ставицкая: Люди, которые сталкиваются с нашим правосудием, потом приходят к выводу о том, что правосудия у нас в стране нет, и какой-либо справедливости ждать от него не приходится. Вы были юристом. Не сталкивались, может быть, с уголовным правом или с уголовными судами, но все-таки — вы были готовы к тому, что вас суд вообще не услышит?
Светлана Бахмина: Наверное, в такой степени не была готова. Когда прокурор Николай Власов изначально запросил мне девять лет — это вообще никак не укладывалось в мое сознание. Один известный адвокат, с которым я общалась в этот смутный период времени будучи еще на свободе, сказал мне: «Ну что вы? Женщина с двумя детьми, кто же вас может арестовать и посадить?»
Анна Ставицкая: А судья?
Светлана Бахмина: Судья — обычная женщина. Для нее многие слова, которые мы произносили в судебном заседании, были в новинку. Адвокаты мне говорили, что она рассматривала какие-то небольшие кражи, наркотики… А тут — рыночная стоимость активов, балансовая стоимость активов, совет директоров, корпоративное право… Мне кажется, что, судя по ее вопросам или молчанию, она не очень в этом разбиралась. Но с другой стороны, было очевидно, что она примет то решение, которое нужно принять.
Анна Ставицкая: А как это было очевидно? Очень многие рассказывают, что приходя в суд, видят, что в принципе судья согласен с тем, что говорят защитники. Это чувствуется на уровне флюидов. Но одновременно все понимают, что именно судья в итоге сделает.
Светлана Бахмина: Хорошая мина при плохой игре.
Анна Ставицкая: У вас именно от судьи какое было ощущение? Только то, что она ничего не понимала? Или что ей еще и неприятно то, что она делает?
Светлана Бахмина: На мой взгляд, ей было в какие-то моменты довольно неприятно. Особенно, когда обо мне говорили хорошо или какие-то совсем понятные уже вещи — о том, что здесь нет преступления или что, по крайней мере, не доказана моя вина.
Анна Ставицкая: Ей было неприятно, что о вас говорили хорошо? Или то, что она, понимая, что вас нельзя осудить, все равно должна вас осудить?
Светлана Бахмина: По моим ощущениям, в такие моменты она особенно остро понимала, что то решение, которое она будет принимать, — будет несправедливым.
Анна Ставицкая: Самое страшное, то есть — что человек понимает, что доказательств нет, но все равно выносит приговор…
Светлана Бахмина: Да. Она, видимо, очень волновалась и когда оглашала приговор, произнесла «семь лет строгого режима». Хотя строгого режима для женщин на тот момент уже не было. Сейчас это уже кажется смешной ситуацией, а тогда…
«Если прессуют — значит, человек в общем нормальный»
Зоя Светова: И вот вас определяют в Мордовию, в знаменитые мордовские лагеря, где сидело много-много людей. Моя бабушка, например, там сидела в сталинское время. Что это было для вас? Я помню, вы как-то в интервью говорили, что решили для себя считать это чем-то вроде командировки.
Светлана Бахмина: Я называла это этнографической экспедицией. Я там никогда не была. Привезли меня туда в конце октября. Это было такое серое свинцовое небо. Я как раз ощутила физически этот термин «свинцовое небо». А сначала была эпопея со «столыпинским вагоном». Это невозможно представить, пока там не окажешься, в этом маленьком пространстве. Это купе… Голые доски и решетка вместо дверей. В этом «купе» нас ехало пять человек. Но это еще мы как бы очень хорошо ехали. И естественно все наши вещи, все, что мы пытались утащить с собой, потому что мы не понимали, куда мы едем, нам никто ничего не говорил. Мы сутки где-то таким образом добирались. Потом нас выгрузили в пересыльной тюрьме, и она меня, конечно, поразила. Потому что действительно с тридцать седьмого года там мало что поменялось.
Зоя Светова: Это было в Потьме?
Светлана Бахмина: Да. Там были такие сводчатые камеры, полуподвального, что ли, типа. И полати — такие широкие деревянные крашеные доски, на которых, видимо, с тридцать седьмого года люди как-то вповалку спали.
Зоя Светова: Это вместо шконок?
Светлана Бахмина: Да. Там как раз случилась неприятная история — мне подкинули сим-карту в вещи. Потом я поняла зачем: когда я приехала в колонию, меня сразу вызвали на административную комиссию из карантина и влепили мне 10 суток ШИЗО. Первая ночь у меня сразу прошла там.
Зоя Светова: Чтобы вы не думали, что вы такая «королева»?
Светлана Бахмина: Думаю, как раз для этого. Чтобы меня сразу научить, поставить на место.
Зоя Светова: Научили?
Светлана Бахмина: Я, собственно, не собиралась там революцию устраивать. К этому моменту я хоть и не была согласна с приговором, но понимала, что мне нужно выжить физически. Поэтому нарушать режим не входило в мои планы. Тем не менее меня сразу посадили в ШИЗО. На 10 суток! Там была девушка, с олигофренией — человек, который реально пытался вешаться. У меня забрали всю одежду, кроме нижнего белья. Выдали такую робу, как для сумасшедших. В течение первого месяца мне наложили еще два взыскания. Меня кто-то куда-то позвал, и я по незнанию зашла в чужой отряд. Второе — уже даже не помню, за что. И все бы ничего, но мне сказали, что из-за этого меня могут лишить свидания. В моем представлении — это самое ужасное, что могло быть. У меня случилась истерика. Одна из немногих за весь период заключения. Потом я очень сильно заболела на этой почве и меня пришлось положить в лазарет.
Зоя Светова: А зачем они вас так мучали? Они вам мстили за то, что вы не дали показания на следствии и суде?
Светлана Бахмина: Мне кажется, это еще такой эксцесс исполнителя. На всякий случай. Мы тут попрессуем, а там посмотрим, что из этого выйдет.
Зоя Светова: Как к вам относилась администрация, мы уже поняли из этого рассказа, а как осужденные к вам относились?
Светлана Бахмина: Вы знаете, администрация, как ни странно, при всем при этом… Если кто-то один был со мной, из младших сотрудников или старших, — они все говорили, как они меня уважают. Возможно, кто-то из них был неискренен, но тем не менее. А заключенные относились нормально. Начать с того что, когда я приехала — там уже был некий ореол вокруг меня, что тут кто-то приедет «голубых кровей». Там сидят простые люди, которые вообще, может, по телевизору только слышали: Ходорковский, ЮКОС… И какая-то «королева» должна приехать. Но поскольку я в их представлении не выпендривалась, не просила себе каких-то эксклюзивных условий, ела баланду, и в принципе особо не плакала…. Люди же видят, что идет пресс, и у людей это вызывает обратную реакцию. Если прессуют — значит, человек в общем нормальный. У меня никогда не было каких-то конфликтов. Я чем могла помогала людям — написать какую-то жалобу кассационную или что-то такое.
«Этот отпуск стал причиной появления моей дочери»
Зоя Светова: Света, а вы помните, ведь довольно быстро после того, как вы оказались в колонии, начались акции в вашу поддержку, публикации. Меня поразило письмо вашей одноклассницы, кажется, в журнале «Огонек». Я помню, как она про вас писала: Света такая замечательная, чуть ли не комсомолка…
Светлана Бахмина: Вы говорите о письме моей прекрасной подруги, одноклассницы Ольги, но это было уже в самом конце, когда мы стали бороться за освобождение. На протяжении тех двух лет, когда я находилась в колонии, я знала, что происходят какие-то акции, какие-то фотографии видела. До меня доходила отдельная пресса. Как шутили те, кто за мной наблюдал, — мировая общественность смотрит за тобой.
Зоя Светова: Это была мощная акция солидарности. Было ощущение, что за вас вступились всем миром — артисты, писатели, правозащитники, Михаил Горбачев… Тогда собрали больше ста тысяч подписей за ваше освобождение. Вы говорите, что в колонии это все замечали…
Светлана Бахмина: Это был последний этап. Поскольку был определенный цинизм и издевательство с моим освобождением. Первый раз мне отказали в УДО, когда еще не было известно о моей беременности, потом Верховный суд Мордовии опять мне отказал, хотя уже было об этом известно. В общем, все это происходило довольно долго, я к этому моменту отсидела почти четыре года, и у меня было уже двое маленьких детей. И люди примерно понимали, что сижу я не совсем понятно, за что. Все это вместе, наверное, как раз и обеспечило тот эффект, что мне оказали такую действительно большую поддержку.
Анна Ставицкая: Сейчас очень много обсуждается — помогает ли общественное давление добиться освобождения человека, который с точки зрения общества незаконно попал в тюрьму. Как вы считаете, это общественное давление имеет какое-то значение?
Светлана Бахмина: В большинстве случаев я в это верю, и какие-то акции, в которых я участвовала, позволяют говорить, что это действительно так. Сложно сказать, что в итоге срабатывает — чувство самосохранения у власти или какие-то их циничные рассуждения, что лучше сделать так по каким-то только им ведомым причинам. Но я думаю, что общественная поддержка скорее помогает в ситуации, когда человека надо освободить.
Зоя Светова: Почему вас все-таки в марте 2008 года отпустили в отпуск? Были разные слухи, я не скрою, потому что в отпуск никогда никого не отпускают, — что вот Бахмина дала показания на Ходорковского, вот она раскололась, и ее отпустили в отпуск. Вы можете раскрыть сейчас эту тайну?
Светлана Бахмина: Собственно, этот отпуск стал причиной появления моей дочери. Как говорится, нет худа без добра. Отпуска, конечно, довольно редкая штука в колониях, но к тому моменту я опять занимала все возможные должности, как у меня это обычно бывает, в детстве я была председателем пионерской организации, в юности — комсомольской, всегда на передовых рубежах. И за эти два года в колонии администрация, наверное, немножко ко мне привыкла, может, стала доверять, давала мне какие-то общественные поручения. Я, конечно, думаю, что здесь не обошлось и без какого-то разрешения. Может, это связано с периодом так называемой «оттепели», когда это все как раз происходило. Это были очень странные ощущения, когда ты своими ногами едешь в условный отпуск, а потом своими ногами возвращаешься.
Зоя Светова: Сколько этот отпуск длился?
Светлана Бахмина: Две недели.
Зоя Светова: Вы ехали сами, без сопровождения?
Светлана Бахмина: Меня довезли до Москвы, до квартиры. А обратно я возвращалась сама. Меня муж на машине привез.
Зоя Светова: Когда вы поняли, что беременны, вы уже были опять в колонии…
Светлана Бахмина: Это совпало с моей первой попыткой УДО летом 2008 года. Я искренне надеялась, что меня отпустят. Тем более, что есть определенное доверие: меня отпустили в отпуск, я не убежала, вернулась, то есть, веду себя прилично. Я, по-моему, даже не раскрывала свою беременность до момента суда по УДО, я не хотела давить, «шантажировать» этим фактом. Но после решения суда мне пришлось рассказать, поскольку стало ясно, что придется с этим там жить и, возможно, там рожать.
Зоя Светова: Верховный суд потом отменил решение этого суда.
Светлана Бахмина: Да, он вернул на новое рассмотрение. Опять появилась надежда, но эта надежда не сбылась.
«Когда я увидела эту комнату, меня охватил ужас»
Зоя Светова: Вы где должны были бы рожать?
Светлана Бахмина: В то время (сейчас ситуация изменилась) роды проходили в 21-й колонии {tooltip}ЛПУ{end-texte}(лечебно-профилактическое учреждение. — «МБХ медиа»){end-tooltip} — там жили и лечились заключенные, там делали операции, там был отдельный туберкулезный отряд. И там было родильное и гинекологическое отделение. Выглядело это как домик времен Чехова, XIX века. Побеленное маленькое строение, которое было разделено на две части. Одна комнатка с каким-то предбанником — это гинекология, а вторая часть — это родильное отделение. Это просто комната, метров десять, несколько коек для рожениц, на стене — щипцы… Условия там были несовременные, скажем так. Сейчас женщин возят рожать в гражданские клиники, ближайшие к колониям или к СИЗО. Но тогда женщины рожали там, и дети были там. Если вдруг возникала срочная необходимость с ребенком, нужна была реанимация — вызывалась скорая, ребенка увозили на «гражданку», а мама оставалась там. Если все было нормально, то через три-четыре дня после родов мама с ребенком уезжали уже в колонию, в дом малютки.
Зоя Светова: У вас тогда возникла идея о помиловании? Как она возникла и почему не получилось?
Светлана Бахмина: Когда я попала в это ЛПУ, это был октябрь 2008 года, мне до родов оставалось меньше двух месяцев, и я поняла, что здесь должно все происходить. К этому моменту мы с мужем договорились, что ребенка я оставлю ровно до тех пор, пока мне разрешат быть с ней в непосредственной близости. Поскольку не было подтверждения, что я смогу с ней жить на совместном проживании — это предоставляли не всем, то мы ребенка отдадим на волю и там это как-то будет. Родственники имеют право забирать. То есть, конечно, я с трудом себе все это представляла, но в общем такой план был. Но когда я увидела эту комнату, меня охватил ужас. Я решила, что я, конечно, сильная женщина, но рисковать ребенком мне не очень хочется. В этот момент приехал мой адвокат и сказал, что мои друзья обсуждают — не надо ли сейчас подать на помилование, поскольку никакой перспективы выйти пока нет. И мы приняли такое решение. В этот момент как раз стало известно о начале общественной поддержки. Я написала заявление. Дальше начались чудеса — они его зарегистрировали, как-то, видимо, не подумав, потом мои адвокаты рассказали об этом всему миру. Начался шабаш. ФСИН говорил, что нет никакого заявления…
Зоя Светова: То есть колония стала говорить, что у них ничего нет. А вы когда подали прошение о помиловании, вы признавали свою вину? Тогда же обязательно было признавать вину для помилования, по неписанным законам.
Светлана Бахмина: Вот честно вам скажу, я даже не помню, что я писала. Я же когда писала на условно досрочное освобождение — мне кажется, я там была вынуждена писать эти слова. Я просто для себя приняла решение, что это формальность, которую я должна выполнить, иначе никак.
Зоя Светова: Почему они стали скрывать, что вы подали ходатайство о помиловании?
Светлана Бахмина: Опять-таки эксцесс исполнителя. Они, видимо, не понимали или у них не было инструкции, что с этим делать. Поэтому на всякий случай — лучше скрыть. А там придет какое-нибудь указание, и потом что-нибудь с этим сделаем.
Зоя Светова: Время шло. Какой у вас уже был месяц?
Светлана Бахмина: Восьмой.
Зоя Светова: И как получилось, что вы все-таки уехали рожать в Подмосковье?
Светлана Бахмина: Ко мне пришло руководство. Там, видимо, все были в ужасе от перспективы моего заявления — потому что удовлетворить его нельзя.
Зоя Светова: Помиловать нельзя…
Светлана Бахмина: Помиловать по каким-то причинам нельзя, а не помиловать вроде как тоже стыдно. Говорили, что надо это все отозвать. В декабре у меня должен был состояться суд по УДО, повторный, после отмены Верховным судом. В общем, так или иначе, я поддалась на эти уговоры.
Зоя Светова: Самое потрясающее, что до меня дошло только что, через 10 лет — я раньше не могла понять, зачем Светлана отзывает свое ходатайство. Были какие-то непонятные конспирологические версии — что-то как-то не договорились. А теперь до меня дошло: президент Медведев не мог помиловать сотрудника ЮКОСа. Ему просто не разрешили это сделать, или он сам решил, что это будет некрасиво. Поэтому придумали такую комбинацию — пообещать беременной женщине, что все-таки ее куда-то там отвезут. И как они с вами торговались? Что вы им говорили: я не хочу рожать в вашей тюрьме?
Светлана Бахмина: Я, конечно, говорила, что я хочу быстрее оказаться дома. Они — что вот суд в декабре… Очевидно, беременность сдержать было нельзя, очевидно, что придется рожать до декабря. Я приводила свои аргументы — что я прошу помилования, потому что боюсь за жизнь своего ребенка, я не хочу рожать в тех условиях, в которых я есть сейчас. И возник вариант — что можно родить в каких-то более цивилизованных условиях. Я, естественно, до конца не понимала, что будет и как, но мне пришлось довериться и надеяться на то, что условия будут лучше, чем в колонии.
Зоя Светова: Вы помните, когда вы выехали из колонии?
Светлана Бахмина: Это был ноябрь уже, 2008-го. Я ехала на поезде, с медиком и сотрудниками охраны.
Зоя Светова: И вас привезли в гражданскую больницу в Подмосковье?
Светлана Бахмина: Сначала в СИЗО, в «Матросскую тишину», а потом этапировали в больницу.
Зоя Светова: То есть, вы были «прикомандированы» к тюрьме. Я звонила Тагиеву, начальнику «Матросской тишины», спрашивала: у вас есть тут Бахмина, она тут рожает? Он — да, она у нас рожает.
Светлана Бахмина: Ну, я была за СИЗО закреплена, но физически я была в больнице под охраной. Там родила, и там мы с дочерью и оставались до апреля следующего года.
Зоя Светова: А обещанный суд в декабре?
Светлана Бахмина: А заседание банально не состоялось. Парадокс в том, что я числилась уже за другим учреждением, и суд сказал, что он не может рассматривать мое УДО — я уже не в его компетенции. И мои документы отправили в Москву, в Преображенский суд.
Зоя Светова: Вы не подумали тогда в декабре, что они вас обманули? Они же должны были вас тогда освободить.
Светлана Бахмина: А у меня был какой-то выбор?
Зоя Светова: В те полгода, когда вы были в больнице, к вам приходили? Как-то давили на вас?
Светлана Бахмина: Уже, наверное, сложно было как-то давить.
Зоя Светова: А зачем они тогда держали вас полгода в больнице с ребенком и не отпускали?
Светлана Бахмина: Это не ко мне, наверное, вопрос. Я считала, что из всех возможных зол это меньшее. Потому что мой ребенок был со мной. Потому что я понимала, что в колонии максимум через месяц мне бы пришлось ее отдать. А тут я ни на секунду ее от себя не отпускала, это было для меня самое важное.
Зоя Светова: А муж мог приходить к вам в больницу навещать?
Светлана Бахмина: Я мужа видела несколько раз.
Зоя Светова: Когда вас освободили?
Светлана Бахмина: 21 апреля 2009 года Преображенский суд принял решение. Я узнала о нем по телевизору. А 24 апреля я вышла.
Зоя Светова: А вы своей дочке рассказывали эту историю? Она вообще знает все это — что вы сидели в тюрьме?
Светлана Бахмина: Она знает, что мама была в тюрьме, что она родилась в тюрьме. И у нас такое выражение было — что Аня спасла маму. И она этим, можно сказать, даже гордится.
Зоя Светова: В результате она вас действительно спасла, вы вышли на два года раньше.
Светлана Бахмина: Были обвинения, что я это сделала специально. Бессмысленно что-то опровергать, поэтому, я думаю, как сложилось, так сложилось. Те, кто меня знает, понимают, что я вряд ли стала бы рисковать жизнью и здоровьем ребенка даже ради своего освобождения.
«В суде сейчас можно работать, если ты человек системы»
Зоя Светова: Когда вы освободились, ваши коллеги по ЮКОСу, которые были вам по работе более всего близки — это Алексанян, это Курцин — они остались. Потом Алексаняна освободили, потому что он был очень тяжело болен. Европейский суд помог и общественное давление. А вы с ним встречались после того, как его освободили?
Светлана Бахмина: Нет, мы с ним лично не встретились. Он долгое время лечился, был эпизод когда мы с ним разминулись — я была в отпуске, а он приехал к моим друзьям, к адвокату уточнять, как вернуть деньги на залог — потому что когда была акция по сбору денег для его залога, я попросила своих адвокатов тоже внести определенную сумму. И когда Василий вышел, он стал возвращать эти деньги. Но мы, к сожалению, с ним не пересеклись. А потом он умер. Я была на его похоронах, помню ощущение безумной жалости и отчаяния. Наверное, после выхода из тюрьмы это был первый раз, когда я расплакалась прилюдно.
Анна Ставицкая: После того, как вы лично столкнулись с нашим правосудием, вот вы сами что думаете о наших российских судьях? И об идее люстрации?
Светлана Бахмина: С судами я сталкивалась и тогда, и продолжаю сталкиваться сейчас — слава Богу, не по таким ужасным поводам. Я понимаю, что в суде сейчас можно работать, если ты человек системы. Если ты правильно воспринимаешь указания, «сигналы», «политику партии». Если ты готов к этому — ты там работаешь. Если ты к этому не готов — ты там работать не можешь. Мы можем сколько угодно ругаться, но ситуация вот такая.
По поводу люстрации я думаю, что это позиция, наверное, правильная, но когда дело касается людей — я против какой-то системы, против того, что надо всех уволить или «всех расстрелять». Не знаю, возможен ли здесь какой-то индивидуальный подход с объективным разбирательством по каждому человеку. Может быть, я оптимист или хорошо думаю о людях, но все-таки есть надежда на то, что часть судей каких-то совсем ужасных поступков не делала в своей жизни.
«Мы сотрудничаем практически со всеми домами ребенка в колониях»
Зоя Светова: В результате всей этой чудовищной истории, этого вашего тяжелого опыта вы придумали в какой-то момент создать фонд помощи заключенным. Этот фонд называется «Протяни руку». Я правильно понимаю, что спонсором этого фонда стал тот человек, который помог в свое время создать сайт для вашей поддержки?
Светлана Бахмина: Это Валерий Баликоев, совершенно мне незнакомый до момента моего освобождения человек. Просто московский предприниматель, у которого, как он потом объяснял, жена в тот момент тоже ждала ребенка, — у нас почти ровесники дети, они дружат. Он, видимо, как-то близко принял ту ситуацию. Он уже занимался благотворительностью и был знаком с Людмилой Телень. И вот тогда они как-то вместе придумали сделать этот сайт поддержки, и на этом сайте было собрано почти 100 тысяч подписей. Когда я вышла, практически в первый-второй день я составила список людей, которым я должна лично позвонить и за что-то поблагодарить. В этом списке был и Валерий. Я ему позвонила. Как он потом говорил, он был очень удивлен. А через какое-то время так или иначе мысли о благотворительности стали приходить ко мне. Я тогда сотрудничала с Ольгой Романовой, были мысли что-то сделать самой, но, наверное, не хватало какой-то поддержки. И в какой-то момент Валерий сказал: а может, мы попробуем что-то такое сделать? У тебя есть опыт — ты понимаешь, что там нужно… С ним было как-то не страшно начинать, и вот уже четыре или пять лет мы работаем в этом фонде. Мы помогаем женщинам с детьми и подросткам, которые находятся в заключении.
Анна Ставицкая: Что вам удалось уже сделать?
Светлана Бахмина: Основная идея фонда гуманитарная — рассказать людям и с той стороны решетки, и с этой, что вообще все плохое когда-нибудь кончается, и люди начинают жить опять в одной среде, в одном обществе. И правильнее, чтобы люди выходили не озлобленные, не совершали, может быть, каких-то новых преступлений, чтобы они чувствовали какую-то поддержку с воли, чтобы не были изгоями. Мы в основном рассчитываем на помощь обычных людей, у нас почти нет каких-то коммерческих больших спонсоров, деньги дают обычные люди. Мы сейчас сотрудничаем практически со всеми домами ребенка в колониях, а их 13 по всей России, от Краснодара до Хабаровска. Есть разные программы, начиная от встречи освобождающейся мамы — у нас есть волонтеры, которые передают рюкзак с каким-то минимальным набором вещей, которые нужны маме в дороге, потому что иногда она едет не одни сутки. Государство у нас, как известно, дает 900 рублей и все. Не знаю, может, сейчас уже чуть больше. Очень важно — предоплаченный на два месяца телефон, по которому мама может связаться с родными и какие-то свои первые вопросы решать. В этот комплект также входит коляска, потому что обычно у мамы есть какие-то вещи, и ей физически надо как-то ребенка довезти до того места, где она живет.
Мы занимаемся программами для подростков — пытаемся им показать, что существует вообще другой мир, возим к ним всяких интересных людей. Например, актриса Ирина Вилкова несколько раз уже посещала подростков в Можайской воспитательной колонии. У нас в колонии ездили антропологи, журналисты, фотографы. Мы для подростков организуем курсы обучения компьютерной грамотности, курсы парикмахеров. Очень сложная тема с последующей реабилитацией. Потому что это очень дорого, государство тут, к сожалению, не очень сильно что-то делает. Но мы сотрудничаем с такими приютами, в который женщина, если ей совсем некуда идти, может приехать после освобождения вместе с ребенком. Мы такие приюты обеспечиваем продуктами, покупаем стиральные машины…
Зоя Светова: Вы взяли на себя самую незакрытую нишу, где правозащитники не задействованы. Когда люди выходят — они выходят в никуда. И вы пытаетесь им помочь. Вы не гонитесь, я так понимаю, за количеством? Фонд не огромный…
Светлана Бахмина: У нас количество определяется количеством людей, которые освобождаются. В среднем сто женщин с детьми освобождаются в год. Сейчас у нас есть новая программа для беременных, потому что они попадают в СИЗО, не имея самого необходимого. Мы с вами женщины, мы понимаем, что перед родами нам нужно какое-то количество бытовых гигиенических вещей. И мы предоставляем нашим подопечным в СИЗО такую же сумку, рюкзачок с самым необходимым, который обычная мама берет с собой в роддом, когда едет рожать. Они вообще очень удивляются, что кто-то о них помнит, что кто-то им хочет помогать… Еще есть такая программа, когда мы публикуем письма, которые получаем — кому-то нужно мыло, кому-то еще что-то, бытовые вещи. И простые люди в фейсбуке откликаются, собирают уже помимо нас посылочки и отправляют их. Нам кажется это важным — люди чувствуют поддержку совершенно посторонних людей, и, наверное, у них появляется какая-то надежда на лучшее будущее.
Анна Ставицкая: Спасибо большое за вашу деятельность. И еще такой вопрос: сейчас очень много в обществе среди правозащитников идет споров — надо ли сотрудничать с государством, где проходит эта грань сотрудничества. Как вы для себя решаете этот вопрос?
Светлана Бахмина: Я искренне считаю, что в каждом случае все очень индивидуально. Но когда речь идет о спасении, о помощи людям, то, конечно, какая-то степень сотрудничества может присутствовать — просто потому, что без него мы не сможем оказывать помощь. Мы при этом не говорим, что все прекрасно и замечательно, мы видим недостатки и о них говорим. Но отказ от сотрудничества будет означать, что какое-то количество людей не получит ту поддержку, которую мы оказываем.
Анна Ставицкая: А как вы для себя в этом случае решаете этот вопрос — что то же государство в лице правоохранительных органов этих людей и сажает в тюрьму в эти жуткие условия, где они не могут получать необходимую помощь? Большинство из этих людей, как я понимаю, могли бы в принципе не находиться в тюрьме…
Светлана Бахмина: Есть общественные комиссии, которые занимаются нормотворчеством и предлагают разные улучшения жизни заключенных. Мы со своей стороны тоже делаем такие предложения, и, как ни странно, что-то происходит. Может, оно естественным путем происходит, но какие-то улучшения случаются. К сожалению, это все далеко от того, что хотелось бы..
Зоя Светова: Меня всегда поражало, что люди, которые выходят из тюрьмы, делятся на тех, которые хотят это все забыть как страшный сон, и на тех, кто считает своим долгом помогать остающимся. Люди выходят на свободу и становятся правозащитниками, создают организации. Это страшный опыт, который не отпускает, и вы таким образом его изживаете, помогая другим?
Светлана Бахмина: Наверное, все люди разные. Кто-то действительно хочет забыть, кому-то может быть стыдно, кто-то понимает, что это может навредить в дальнейшей жизни. Но в моем случае, поскольку это было суперпублично, что-то скрыть было невозможно, поэтому и забыть про это не приходило в голову. Почему хочется помогать? Наверное, это особенность характера — я всегда участвую в какой-то общественной жизни. И мне показалось, что здесь я могу быть наиболее эффективна, смогу реально чем-то помочь.
Зоя Светова: У вашего фонда есть какой-то счет в банке, какой-то сайт? Могли бы вы назвать какие-то координаты, чтобы люди тоже могли помогать?
Светлана Бахмина: Проще всего найти нашу страничку в фейсбуке, благотворительный фонд «Протяни руку». У нас есть сайт, там все возможные варианты помощи указаны. Для нас, конечно, очень ценно, если помощь постоянная — хоть 100 рублей, но каждый месяц.
Зоя Светова: Последний вопрос. Прошло 10 лет. Тюрьма вам снится?
Светлана Бахмина: Иногда снится, что я там. Иногда это вызывает чувство ужаса, иногда этого ужаса нет. Но забыть это нереально.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.