На днях я вернулась из Минска, где провела около полутора суток в ИВС в Жодино, и хочу рассказать, что задержанных теперь не бьют, но тюрьма в курорт так и не превратилась.
Когда в субботу омоновец в облегченной форме оливкового цвета попросил меня пройти в бусик, я была уверена, что меня депортируют в Россию. Это очень расстраивало: хотелось и город посмотреть, и поработать, а вместо этого я «свинтилась» на первой же акции, на второй день своего пребывания в Беларуси.
Сейчас же я понимаю: это последний момент до моего освобождения, когда я была в чем-то уверена. Дальше началось безвременье, бесправие и непрекращающийся стресс.
Телефоны у всех забрали еще в бусиках, никакого права на звонок у нас не было. Адвокатов тоже. Что происходит и что делать — я не знала, как и остальные задержанные. С самого момента задержания нас отрезали от внешнего мира.
Уже всего этого хватило, чтоб довести меня до истерики. Сотрудники милиции язвили: «Да что ты переживаешь, все же хорошо». И со мной, и с остальными они общались по-панибратски, как будто с издевкой.
Когда нас повезли в изолятор, казалось, что все плохое позади: сейчас просто приедем туда и будем сидеть в камере до суда. Да, неприятно, но совсем не страшно. Перед этим нас, правда, ждал едва ли не самый жуткий за все время момент.
Мы выходили из автозака в ИВС в Жодино, и один из сотрудников Фрунзенского РУВД, про которого его коллеги говорили «в семье не без урода», начал ехидничать: «Привезли вас на дискотеку, девочки! Дискотека там».
Дискотека выглядела так: нас построили, заставили опустить голову вниз, а руки держать за спиной, и предупредили: «Любое лишнее движение будет расцениваться как попытка нападения». И повели всех задержанных по длинному темному коридору. На нас все время кричали, за каждый шорох, за малейшее шевеление. У сотрудников были дубинки, и мне казалось, что нас обязательно начнут бить, причем прямо сейчас.
Из-за того, что я не видела ничего кроме своих кроссовок и кусочка пола, а удары все не начинались, было еще страшнее. Я понимала, что не увижу, как на меня замахиваются, а только почувствую сам удар. Никто из задержанных не знал, куда нас точно ведут, что будут с нами делать. Нам так и не дали связаться с близкими.
Совсем скоро нас уже расселили по камерам: по шесть человек в каждую. И как раз камера стала нашим островком безопасности. Мы были там одни, нас никто не трогал.
Привезли нас около двух ночи. Подъем был в шесть: надзиратель стучал чем-то тяжелым по дверям камер. Лежать на кроватях можно было только во время отбоя. За этим раз в час к нам заглядывал надзиратель и кричал на нас, если мы спали. Я адаптировалась и спала сидя, а вот моим сокамерницам было сложнее.
Каждый раз, когда нас выводили из камеры, мы не знали, куда нас ведут: может, все-таки, пытать? Но это был либо обыск камеры, либо суд.
В ИВС у нас не только не было связи с внешним миром, но и солнечного света, сменной одежды, предметов гигиены, сигарет и, что самое важное, часов. Все время, кроме отбоя, в камере горел свет, окно было закрыто жалюзи и мы находились в безвременьи.
Суда мы старались не ждать, чтобы не расстраиваться лишний раз: он мог пройти как в понедельник, так и во вторник, а в изоляторе сутки — это очень долго. И все же суд прошел в понедельник. Нас вывели из камеры, как всегда ничего не сказав. Только когда мы услышали, что из какой-то комнаты неподалеку выходят девушки и называют суммы штрафов, то поняли, что мы почти на свободе. Опять же, пытались не радоваться: нам вполне могли дать не штраф, а сутки — и вернуть в этот безвременный кошмар.
На свободу шли долго по тому же коридору, по которому нас вели в камеры. От двери изолятора до ворот на свободу мы бежали — и чуть ли не визжали от радости.
Весь этот опыт позволил понять, насколько заключение расчеловечивает. В какой-то момент я поняла, что готова на все, чтобы выйти из ИВС. Когда в воскресенье один надзиратель сказал нам, что если на марше задержат много людей, то нас отпустят, я начала чуть ли не мечтать о массовых задержаниях. Уже на суде мне сказали, что со мной заключил договор адвокат, но если я на него соглашусь, то придется оставаться в изоляторе еще на сутки. От защитника я отказалась.
Да, меня не пытали, но на меня кричали, меня поместили в крайне некомфортные условия, мне не дали связаться со знакомыми, до суда у меня отняли право на защиту. После всего этого работать на минских протестах расхотелось. Я бы решила, что так система и работает, но мои сокамерницы сказали, что продолжат протестовать. На мой взгляд, все, кто после заключения продолжают ходить на акции — очень сильные люди. И, возможно, если бы я попала в такие условия в России, то отреагировала бы по-другому. Спустя четыре дня после освобождения из ИВС в Жодино я уехала в Москву.
Это текст авторской рассылки «МБХ медиа». Каждую субботу сотрудник редакции пишет вам письмо, в котором рассказывает о том, что его взволновало, удивило, расстроило, обрадовало или показалось важным. Подписаться на нее вы можете по ссылке.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.