В «Редакции Елены Шубиной» издательства «АСТ» вышла новая книга известного кинорежиссера Ираклия Квирикадзе «Вспомни Тарантино! или Седьмая ночь на «Кинотавре»».
Это сборник увлекательных и ироничных историй.
В предисловии автор предупреждает, что книга эта — не воспоминания, не мемуары в чистом виде: в них вымысел переплетен с реальностью. Квирикадзе пишет свои истории, как будто снимает кино. Невероятные встречи со знаменитостями в разных городах и странах, истории, вычитанные в книгах и трансформировавшиеся благодаря фантазии автора. Все это вполне могло бы стать сюжетом для фильма или сериала. Не стало. Но Квирикадзе составил из этих, казалось бы, разрозненных эпизодов книгу, объединенную общим сюжетом — это жизнь большого художника, которому повезло не только снять заметные работы в кино, но и встретить множество интересных и незаурядных людей, попадая вместе с ними в разные «переделки».
Книга Квирикадзе напомнила мне недавно вышедший в том же издательстве «Бумажный театр» Людмилы Улицкой.
Большую часть текстов этой книги составляют пьесы, написанные Улицкой в разные годы. Они не были поставлены в театре, и бог весть, будут ли поставлены. Очевидно, что кино еще более сложное в реализации искусство, чем театр. И Ираклий Квирикадзе понимает, что ему не суждено превратить все свои удивительные истории в фильмы. Гораздо проще создать тексты, которые зависят только от тебя одного, не требуя ни съемочной группы, ни больших денежных затрат.
Подобно Улицкой Квирикадзе называет эссе о режиссере и художнике Сергее Параджанове «фильмом на бумаге». Рассказывая несколько историй из жизни Параджанова, он строит их как эпизоды из воображаемого фильма. Мы не знаем, насколько правдивы эти истории, действительно ли Марчелло Мастроянни приезжал в гости к Параджанову в Тбилиси, мы не знаем, что писатель Луи Арагон говорил Леониду Брежневу во время балета «Лебединое озеро» в ложе Большого театра. Но когда читаешь эти истории, очень хочется, чтобы все было именно так, как рассказывает Квирикадзе. Он так любит своего героя, так внимателен к деталям, к событиям, которые то ли происходили, то ли могли произойти с Параджановым, что веришь буквально каждому слову.
Квирикадзе не считает себя писателем, он периодически называет себя графоманом и подтрунивает над своими текстами. Рефлексируя и иронизируя над самим собой, он призывает на помощь тех, кого считает писателями. Например, Филиппа Рота: «Писателей интересуют события, которых не было в их жизни, точно так же, как и те, что с ними произошли. То, то наивные читатели принимают за автобиографию, — это скорее всего, пародия на автобиографию, или гипотетическая автобиография или неумеренно утрированная автобиография. Мы же знаем случаи, когда люди приходят в полицейские участки и признаются в преступлениях, которых они не совершали. Ну так вот, ложные исповеди соблазнительны и для писателя». Это высказывание Филиппа Рота как бы дает Квирикадзе «индульгенцию» на написание его ни на кого не похожих текстов.
С разрешения издательства «Редакция Елены Шубиной» мы публикуем отрывок из эссе о кинорежиссере Сергее Параджанове.
Дом Параджанова на улице Котэ Месхи
1984 год
Утро. Слышны звуки оркестров, идет подготовка к празднику 7 ноября. В полутемной комнате, на узкой кровати сидит босой, в кальсонах Сергей Параджанов, знаменитый на весь киномир режиссер. Он делает укол инсулина, втыкает шприц в живот.
На стенах старинные картины. Мир папы-антиквара всю жизнь сопровождает Сергея Параджанова. Он постоянно живет внутри натюрморта. Его коллажи (сегодня цена их на мировых аукционах — многие тысячи долларов) разбросаны на полу, закинуты за дубовые шкафы.
Сквозь звуки оркестров с балкона слышен голос:
— Сергей, ты дома?
— Кто это?
В дверях появляюсь я — автор этого опуса.
— Сергей, привет! В Тбилиси на два дня приехал Марчелло Мастроянни! Хочет повидать тебя.
Мастроянни в те дни снимался в Ленинграде в фильме «Очи черные» Никиты Михалкова и хотел познакомиться с Параджановым, который только что вышел из очередного тюремного заключения. Никита позвонил, попросил, чтобы я встретил Мастроянни, показал ему Тбилиси и познакомил с Параджановым.
Параджанов, услышав о Мастроянни, смотрит на меня тусклым взглядом.
Я, думая, что Сергей не расслышал меня, повторяю:
— Марчелло Мастроянни приехал!
— Кто это такой?
— Как кто такой? Мастроянни!
— Не знаю…
— Сергей, перестань… Он хочет повидать тебя.
Параджанов встает с кровати и в кальсонах бредет к столу, где разбросаны коллажи, над которыми он любит работать ночами в одиночестве.
— Как ты сказал — Мастроне?
— Сережа, перестань дурака валять! Он подписал письмо Брежневу о твоем освобождении из тюрьмы. Подписал вместе с Годаром, Гуэррой, Бергманом, Феллини, Антониони. Сто европейских творцов… Ты все это знаешь!
— Как, ты сказал, его фамилия? Мас… Как?
Я выругался: «Атракеб да гихария!» Подтвердив, что вечером мы с Мастроянни придем, ушел. Сергей режет ножницами репродукцию картины Дюрера «Четыре всадника Апокалипсиса», подклеивает к ней фольгу, осколки елочных шаров, одинокого ездока с коробки папирос «Казбек», делает коллаж.
Побывав на горе Святого Давида, пообедав в ресторане «Черный лев» (а может, не в «Черном льве», уже не помню), поздно вечером я вел Мастроянни и с ним приехавших из Ленинграда переводчицу, старую даму, и продюсершу Сильви де Мико по Тбилиси, а сам думал: вдруг Параджанова не будет дома, вдруг действительно он не хочет видеть знаменитейшего итальянца… От него все можно ожидать. «Гижи тависупалиа» (с грузинского дословно — «сумасшедший свободен»). Но Сергей ждал нас, созвав друзей. Утренний спектакль «Кто такой Мастроянни?» был сыгран и забыт. Были архитектор Буца Джорбенадзе, скупщик бриллиантов Тато Кекелия, директор киностудии «Грузия-фильм» Резо Чхеидзе, уличный мастер драк Амира Думбадзе, режиссер Эльдар Шенгелая, художник Гоги Мосхишвили, его прелестная жена Мака.
Было весело, стоял дикий хохот. Вот Сергей вскочил на стол и изобразил Владимира Ильича Ленина на броневике, произносящего революционную речь на армянском языке. А вот на «броневик» вскочил Марчелло Мастроянни и изобразил Ленина-итальянца. Они одновременно кричали революционные тезисы на своих языках, показывая типичные жесты вождя мирового пролетариата. Должен сказать, что армянский Ленин был более живописен, точен и в то же время комичен…
Игры были рискованные. Марчелло Мастроянни, может, и не понимал, не чуял риска. А Параджанов? И понимал, и чуял… Но ради игры, ради карнавала, всеобщего веселья готов был на все…
Четыре часа утра, все пошли провожать Мастроянни. Около одного дома в старом Тбилиси, где балконы так низки, что, проходя под ними, надо наклонять голову, Сергей остановился:
— Марчелло, здесь живет твоя невеста. Она всю жизнь ждет Мастроянни, как Пенелопа Одиссея! Она хочет вручить тебе свою девственность!
У Марчелло на секунду загорелись глаза. Сергей продолжал:
— Сейчас я ее разбужу! Запомни имя: Шушана. Ей семьдесят два года!..
Марчелло с ужасом посмотрел на Параджанова.
— Семьдесят два?
— Да! И она всю жизнь хранит себя для Мастроянни! Всю жизнь!
Параджанов подставил к балкону Шушаны переносную лестницу, найденную во дворе, поднялся по ней. Марчелло, как загипнотизированный, последовал за Параджановым. Я за ними. Я был телохранителем, поклявшись Никите Михалкову посадить в самолет Мастроянни в сохранности. Сергей осторожно открыл скрипучую балконную дверь. Мы оказались в спальне невесты.
Лунный свет освещал кровать и пышнотелую Шушану.
Шелковая ночная рубашка лопалась от огромных девственных грудей. Тихое сопение.
Мы подошли к кровати. Наклонившись, Сергей зашептал:
— Шушана, спишь? Открой глаза, детка!
Шушана открыла глаза, узнав Сергея, сонно спросила:
— Что тебе надо, осел?
— Шушана, о чем ты мечтаешь?
— В эту ночь о чем я должна мечтать?
— Ты любишь Мастроянни?
— Мастроянни? Да…
— Я тебе дарил его фотографии?
— Дарил.
— А сейчас я привел его к тебе! Бери, он твой!
Сергей схватил Марчелло за шею и резко толкнул и утопил его в огромных Шушаниных грудях.
На лице Марчелло улыбка растерянного плута. Игра ему нравилась, но чувствовал он себя изрядно неловко. Смог сказать по-русски:
— Шушана, я лублю тебе…
Вглядевшись в лицо незнакомого мужчины, Шушана вдруг поняла, что это действительно Мастроянни. Она завопила! Прижала голову Мастроянни к своим горячим губам.
Мы с Сергеем вышли на балкон, на улице, несмотря на ранний час, уже толпа. Параджанов объявил всем, кто стоял на улице:
— Шушана Давлатян теряет свою девственность! Скоро я вынесу простыню с подтверждением… а может, не скоро… Там же все забетонировано…
Уличная толпа оценила грубый юмор.
В смехе тонет конец фразы. Финал этой истории. В пять утра во дворе Шушаны вынесли шесть столов, десятка три стульев, табуреток. Соседи несли винные бутылки, хлеб, сыр, жареных кур. Улица веселилась на свадьбе Шушаны и Марчелло Мастроянни. Это была фантастическая импровизация.
В Киеве Сергей Параджанов снимал свой главный фильм «Тени забытых предков». У него была небольшая квартира в хрущевской девятиэтажке. Он получил ее, начав работать на студии Довженко. Женившись на Светлане Щербатюк, Сергей придумал необычную свадьбу.
Собралось гостей человек сто двадцать, столько не ожидалось. В двухкомнатной квартирке разместить их было нельзя. Сергей расстелил на девяти этажах ковры, срочно привезенные с реквизитных студий Довженко. Усадил гостей на лестницах, разложил еду, выпивку… Вместе с невестой Светланой Шербатюк в фате он разъезжал на лифте по этажам, произносил тосты и отправлялся дальше вверх или вниз. Все девять этажей кричали «Горько!».
Потом начались серые будни Параджанова. Точнее, черные будни. Снимать опальному режиссеру ни украинские власти, ни Госкино СССР не разрешали. Он писал сценарии. Их не принимали. Он ходил без денег. Продавал на киевской толкучке старинные часы, псевдобриллианты, свои коллажи за бесценок. Ездил в Ереван, там что-то начинал, и там тоже его проекты закрывали. А по всему миру шел фильм «Тени забытых предков» с рекламным слоганом: «Великий фильм великого режиссера».
Он слал телеграммы в политбюро Коммунистической партии Советского Союза. Тексты были смешны, язвительны, бесстрашны. Параджанов никак не мог понять, что фильм «Тени забытых предков» сделал его прокаженным в глазах больших киночиновников. Он написал знаменитое письмо Брежневу. Трагическое, но, читая его, все хохотали…
«Параджанов, пожалуй, единственный в своей стране олицетворял афоризм: «Хочешь быть свободным, будь им»» (Андрей Тарковский).
В эпоху, когда большинство людей шептались на кухнях о том, что жить так нельзя, он, будучи не диссидентом, а человеком «играющим», обрел бесстрашие, смеялся не шепотом — криком!
Его арестовали. Судья называет срок: «Пять лет в лагере строгого режима».
В зале киевского суда приехавшие из Москвы, Еревана, Ленинграда, Тбилиси друзья были потрясены. Никто не ожидал такого срока. Судья зачитал приговор, и тут случилось что-то странное, мистическое. Есть свидетели, которые помнят: в ясную солнечную киевскую погоду, как только судья зачитал приговор, вдруг оглушительно загремел гром, засверкали молнии! Это не моя авторская придумка: повторяю, свидетели живы. В здании суда стало темно, электрические шаровые молнии блуждали в коридорах суда… Видимо, искали судью?
Исправительно-трудовой лагерь: гранатовый карьер
Параджанова отправили этапом в трудовой лагерь строгого режима по адресу Винницкая область, Троятинский район, село Губник, Гранитный карьер, участок 301/39. В лагере он работал дворником. Письмо Параджанова к сестре Рузанне:
«Уже четыре месяца я на зоне. Я смешон. На мне нет наколок. В лагере полторы тысячи человек, у всех не менее трех судимостей, меня кинули к ним осознанно, чтобы они меня уничтожили. Все похоже на Иеронима Босха».
Письма в защиту Параджанова пишут (я уже перечислял их имена) Федерико Феллини, Жан-Люк Годар, Тонино Гуэрра, Марчелло Мастроянни, Белла Ахмадулина, Элем Климов, Микеланджело Антониони, Ингмар Бергман. Писатель-коммунист Луи Арагон, друживший с Брежневым, приехал из Франции уговаривать Генерального секретаря Коммунистической партии. Сергей оказался на свободе.
Он вернулся в Тбилиси — город детства, снял на студии «Грузия-фильм» «Легенду о Сурамской крепости». Мировая пресса писала: «Сергей Параджанов вновь доказал после многих лет вынужденного молчания, что он великий режиссер, способный создавать только шедевры».
Последние годы, он готовился к своему главному фильму «Исповедь». Не успел ее снять. Навалилась страшная болезнь. Сергея прооперировали. Рак легкого.
Пуговица бога
Последний, 24-й короткий фильм на бумаге начинается с того, что открывается дверь лифта того киевского дома, где проходила свадьба Сергея и Светланы. Больной Параджанов входит в кабину лифта. На девятом этаже достает ключи из плаща, который в детстве ему подарил бог горы, сняв его со своего плеча. Сергей входит в квартиру. На кухне Светлана сливает через дуршлаг что-то горячее. В этот день она молодая, красивая, улыбается старому человеку в мятом плаще.
— Варенье айвовое готовлю, как твоя мама учила…
Сергей проходит на кухню, выходит на балкон. Там стул. Тяжело садится. Перед ним киевские дома, а чуть вдалеке сверкает снежный купол горы Арарат. Эта фантастическая картина — городской пейзаж Киева с горой Арарат — Сергея не особо удивляет.
На балкон выходит Светлана с вареньем и чаем.
— Сережа, попробуй… Получилось у меня?
Чуть раскрасневшаяся от ожидания, смотрит, как старый Сергей медленно подносит к губам ложку айвового варенья.
— Вкусно…
Улыбается. Светлана будто не замечает состояния Сергея. Садится рядом с ним.
— Помнишь тот романс: «Не ветер вея с высоты…»? Целый день словно приклеился к языку…
Она поет. Параджанов осторожно, с паузами, подпевает.
Светлана спрашивает:
— А дальше как?
Сергей тяжело вспоминает:
— Моей души коснулась ты…
Останавливается, роется в кармане, что-то ищет. Светлана замечает вершину Арарат, улыбается и очень буднично спрашивает:
— Арарат… Снег всегда на нем?
Сергей вынимает из кармана пуговицу:
— Сейчас поднимался по улице Котэ Месхи и нашел… Пришей, а?
Светлана входит в квартиру и возвращается с иголкой, ниткой.
Начинает пришивать пуговицу к плащу.
— Когда мы это пели? Кто еще был?
Параджанов вспоминает:
— Андрей Тарковский был, Рома Балаян, кто-то еще… Шура Атанесян из Еревана привез суджук… (Поет.) «Моей души коснулась ты, она тревожна, как…» Не помню…
Вновь сливает варенье на хлеб.
— Вкусно… Знаешь, Света, у Феллини есть «Амаркорд», у Тарковского есть «Зеркало»… Я должен снять свою «Исповедь»…
Варенье капает, он слизывает его с рубашки. Светлана пришивает пуговицу, протягивает плащ.
— Ты снимешь свою «Исповедь»… Я знаю… (Целует его.)
Уходит в квартиру. Сергей надевает плащ. Ему зябко…
Светлана на кухне находит в холодильнике сыр. Кричит Сергею:
— Тут сыр «гуда»… Жутко вонючий! (Смеется.) Ты его любишь…
Выходит на балкон. Параджанова нет. Она не видит, как меж киевских домов летит Параджанов в плаще бога. Летит все выше и выше… Летит к Арарату.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.