Специальный корреспондент ИД «Коммерсант» Ольга Алленова, писавшая репортажи у стен захваченной террористами школы, автор книги «Форпост. Беслан и его заложники», специально для «МБХ медиа».
После бесланского теракта осталось много вопросов, на которые за 15 лет не даны ответы.
Вопрос первый. Сколько было боевиков в школе? Официальная версия – 32, и все они приехали на одном грузовике ГАЗ-66 проселочной дорогой из Ингушетии в Беслан утром 1 сентября.
Однако есть и другая версия, она родилась из воспоминаний заложников. Сначала они рассказывали об этом в частных беседах, потом — в судебном процессе над единственным уцелевшим террористом Нурпашой Кулаевым. Все эти показания официально задокументированы. Часть заложников была убеждена, что террористов было более 32-х, и что приехали они не одной группой. Свидетели утверждали в суде, что видели нескольких боевиков за неделю до теракта на местном рынке, также их видели накануне теракта во дворе школы.
Вспоминали, что в первые минуты захвата часть террористов уже была в школе – Сусанна Дудиева видела, как по коридору второго этажа бежал отряд боевиков – в это время во дворе школы только раздались первые выстрелы. Если вспомнить, что учителя в этот день пришли в школу рано, то предположить, что боевики незаметно пробрались в школу в то время, когда там уже были педагоги, — невозможно. Рассказывали, что в школе боевиков было почти вдвое больше, чем об этом говорила официальная версия. Допустим, это преувеличение, и его можно списать на стресс, в котором находились заложники. Но были показания и о том, что нескольких террористов, которых заложники видели в первый день, потом в здании школы уже никто не видел. Матери Беслана высказывают предположение, что они ушли в ночь на 2 сентября, когда в Беслане пошел сильный ливень.
Сам Кулаев вспоминал, что ему и другим рядовым исполнителям главарь банды Хучбаров не разрешал подниматься на второй этаж. Что или кого он скрывал от своих подельников?
Второй вопрос. Почему с первого по третий дни теракта представители российских властей утверждали, что в школе 350 заложников? 1 сентября в 11 часов утра заложница Лариса Мамитова вынесла первую записку от террористов и устно сообщила, что в школе более тысячи заложников.
2 сентября на площади у Дома культуры родственники заложников уже в голос кричали чиновникам, что заложников в школе точно более 800 – люди сами провели перепись своих родных и убедились, что власти врут. Однако лишь к середине дня 3 сентября, за час до начала штурма, официальные власти признали, что в школе «может быть больше 350 заложников».
Чтобы понимать, почему эта цифра так важна, достаточно прочесть показания свидетелей в суде. Они вспоминали, что, услышав по телевизору информацию о 350 заложниках, террористы взбесились и стали орать, что теперь оставят действительно 350 человек. На второй день они перестали давать заложникам пить воду и разрешать выходить в туалет — это был их ответ на занижение цифры. То есть действия властей привели к серьезному ухудшению положения заложников. Одна из них, страдающая сахарным диабетом, умерла 2 сентября. Остальные мучились. От голода, от жажды, от жары. Дети хотели пить. Родители давали им пить мочу. К третьему дню многие перестали понимать, где они и что происходит.
Третье. Представители оперативного штаба утверждали, что террористы не выдвигают требований. Однако уже 1 сентября в середине дня они получили записку, в которой излагались требования – террористы требовали на переговоры четырех деятелей — Дзасохова, Аслаханова, Зязикова и Рошаля. В той же записке они сообщали, что за каждого убитого боевика будут убивать 50 заложников, за каждого раненого – 20, за отключение света или связи на одну минуту – 10 заложников.
2 сентября, вместе с Аушевым, они передали записку, в которой излагались и политические требования – вывод российских войск из Чечни, предоставление Чечне суверенитета. Но и в тот день власти продолжали утверждать, что требований нет. Очевидно, что с первого дня штаб решил, что никаких переговоров не будет, а будет штурм. И именно поэтому «у террористов не было требований», а в школе было «350 заложников».
Четвертое. Что стало причиной штурма? Официальная версия гласит, что боевик, сидевший на педали СВУ, убрал ногу, и произошел первый взрыв. Многие заложники утверждали, что видели, как в зал залетел «огненный шар», и загорелся потолок. Впоследствии жители Беслана нашли тубусы от огнеметов на крышах ближайших к школе домов, часть они передали следствию, но эти вещдоки исчезли. Однако существовали и другие тубусы, найденные там же, и при помощи журналистов «Новой газеты» их передали сенатору Эрику Бугулову, а он – северо-осетинской парламентской комиссии по расследованию теракта. Изучение этих вещдоков и воспоминаний очевидцев привело региональную парламентскую комиссию к выводу: первые взрывы в спортзале произошли из-за выстрелов с крыш ближайших домов. Вечером 1 сентября все жители из этих домов были эвакуированы, и крыши заняли военнослужащие. Эти дома находились в тройном кольце оцепления. Посторонних людей на этих крышах быть не могло. К такому же выводу пришел и эксперт федеральной парламентской комиссии Юрий Савельев – ученый-ракетостроитель и математик-баллист. Правда, впоследствии, когда федеральная комиссия опубликовала свой нейтральный доклад, который полностью подтверждал версию следствия, Савельев отказался его подписывать и оформил свое расследование как «особое мнение».
До сих пор эти две версии о причинах первых взрывов живут параллельно друг другу – официальная и народная.
К слову, в Беслане и в Осетии я ни разу не слышала, чтобы кто-то ссылался на официальную версию. Народная версия крепче. Властям перестали верить.
И это самый главный итог трагедии. Власть боялась, что правда «раскачает» регион и страну, и врала. Но с того дня, когда Беслан понял, что его обманывают, здесь перестали верить официальным версиям. Здесь много слухов, и им верят, потому что люди потеряли точку опоры. Они не знают, чему теперь можно верить. И это случилось не только с Бесланом. Недавно я услышала выложенную в сеть аудиозапись разговора двух мужчин, жителей затопленного Тулуна. Один говорил другому, что на самом деле жертв гораздо больше, чем говорят власти, а другой отвечал, что власти все равно не скажут правду. То же самое было с «Зимней вишней» — слухи множились, невозможно было отличить правду от лжи. Мы перестали верить своему государству. Так было с самолетом Минобороны, упавшим в море в Сочи. Так было со взрывом в Северодвинске. Когда случается какая-то катастрофа, у многих граждан сразу возникают мысли о том, что официальные версии – вранье. Даже если это не так, мы больше им не верим. Перестав верить государству, гражданин учится верить только себе. Он больше не думает о том, как важно честно платить налоги, служить в армии, учить с детьми гимн своей страны. Это все становится неважным. Важным остается только одно – выжить. Все силы гражданин бросает на эту задачу. И если удается найти место безопаснее, он без колебаний туда уезжает. Ложь убивает патриотизм – ту самую настоящую любовь к стране, которая заставляет сутками работать над научным открытием, бросаться с последней гранатой на вооруженного врага, учить и лечить людей за копеечную зарплату. Во всем этом больше не остается смысла. И это тот самый отложенный итог Бесланской трагедии, который 15 лет назад трудно было предположить.
Можно ли это изменить? Хочется верить, что можно. Но для этого нужно провести и завершить расследование обстоятельств трагедии. 15 лет – достаточный срок. И дать ответы на все вопросы потерпевшим. Назвать виновных.
Принести извинения людям, которые 15 лет добиваются правды. Беслан имеет на это право. И, может быть, именно эта правда станет первой большой победой над бесланскими террористами.
Книга Ольги Алленовой посвящена памяти Максима Ковальского, («памяти моего учителя и друга») главного редактора журнала «Коммерсантъ-Власть» с 1999 по 2011 год.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.