Василий Кузьмин — левый активист. С 2003 года Кузьмин участвовал в десятках акций протеста, множество раз задерживался милицией и полицией, входил в костяк возглавляемых Сергеем Удальцовым организаций «Авангард красной молодежи» (АКМ) и «Левый фронт». Позднее порвал с Удальцовым по идеологическим причинам и стал координатором нового движения «Левый блок». Минувшим бурным летом к Кузьмину вламывались с обыском по делу о «массовых беспорядках» и дважды возили на ночные допросы в Следственный комитет.
В беседе с обозревателем «МБХ медиа» Романом Попковым Василий Кузьмин рассказывает о том, как менялся стиль работы политической охранки с начала 2000-х годов по нынешний день, как засылали агентуру в оппозиционные движения и о чем нужно помнить человеку, решившему связать свою жизнь с политикой в современной России.
«Все, что связано с оружием, надо отметать сразу»
— Дело «Нового величия», суд по которому продолжается сейчас, настолько шокировало общество, что мы до сих пор не можем прийти в себя. Все-таки это запредельная наглость, жестокость и цинизм спецслужб — самим создать «организацию» и самим же ее разгромить. А пытались ли на твоей памяти раньше агенты спецслужб работать в этом направлении, делать что-то подобное?
— Такого, как в деле «Нового величия», — когда агент спецслужб пришел и де-факто возглавил «организацию», — не было. Я все-таки всегда состоял в таких организациях, где сформировался какой-то кадровый костяк. Хотя некий призрак «человека с оружием» часто есть где-то рядом и с правой, и с левой оппозицией.
Не обязательно это должна быть именно провокация спецслужб. Есть просто куча дураков, неадекватных людей. Ты даешь каким-нибудь дедам листовку на митинге, а они говорят: «Это все не то, ребята — вы вот подучитесь, и давайте уже за оружие, пора по-серьезному с этим режимом бороться». Понятно, что подобные высказывания, как правило, остаются без внимания со стороны нормальных активистов.
Случается, что в штаб организации приходит юный идеалист, начитавшийся книг про Че Гевару и Махно — и думает, что ему дадут винтовку, бомбу, и он пойдет делать революцию здесь и сейчас. С таким человеком необходимо разговаривать, объяснять, что мы не занимаемся противоправной деятельностью, а работа с YouTube в политическом плане эффективнее бомб и ружей.
Бывает, что в организацию, на собрания приходят по-настоящему подозрительные люди, которые говорят что-то типа «хватит уже митингов и кружков, кто готов к чему-то большему, давайте свои контакты, давайте готовиться». Мы такому человеку сразу объясняем, что занимаемся мирной политической борьбой, и он, как правило, теряет к нам интерес.
С другой стороны, если спецслужбами готовится по-настоящему серьезная провокация, вряд ли их агент сходу будет себя выдавать какими-то подозрительными высказываниями. Может, такие люди и не являются агентами, а искренне сочувствуют. Может, у них есть какое-то криминальное прошлое, и они привыкли видеть способы решения любых задач и проблем в силовом, криминальном ключе. Но в любом случае они оказывают организации медвежью услугу, говоря на такие темы, да еще в штабе, в прослушиваемом помещении. В основу уголовного дела может потом лечь даже организация тира для активистов — нам такое тоже предлагали. Вспоминается дело «Сети», когда страйкбол приравняли к терроризму.
Так что я категорический противник того, чтобы политический активизм хоть как-то соприкасался с тем, что связано с оружием. Одно дело, если ребята соберутся поспарринговаться в лесу, позанимаются единоборствами — это нормально. А все, что связано с оружием, надо отметать сразу.
Но, как правило, люди, которых спецслужбы засылают в оппозиционные организации, — они все же на другое заточены. Главное — это сбор информации внутри организации. Слишком уж долго оперативнику все равно тяжело «маскироваться». Например, у нас, в «Левом блоке», в любом случае каждый новичок, пока не прошел «кандидатский стаж», находится под пристальным наблюдением.
— Что такое «кандидатский стаж»?
— Чтобы стать полноправным членом «Левого блока», получить право решающего голоса, новичок сперва проходит этот период «кандидатского стажа». За два месяца «кандидатского» о человеке очень многое становится понятно. Только пара случаев была, когда некие странные люди были близки к прохождению этого срока, но все же с ними пришлось расставаться. К насильственным действиям они не призывали, там скорее речь шла о провоцировании раскольнических действий. Появляется человек, который сперва завоевывает какой-то авторитет, работает на организацию вроде. А потом оказывается, что он уже половину организации «обработал». Например, у нас в «Левом блоке» есть разные активисты — кто-то более «красный» (социалист), кто-то более «черный» (анархист). И вот новый человек начинает окучивать «красных» — мол, нужно больше марксизма, к черту этот анархизм. Начинает стравливать течения между собой, по конкретным людям начинает работать, провоцировать интриги.
«А через несколько месяцев я его вижу стоящим вместе с Окопным»
— Ты участвуешь в протестном движении с 2003 года. Как исторически эволюционировала работа спецслужб против оппозиции на протяжении нулевых и десятых?
— В нулевые было все несколько иначе. На протяжении большей части нулевых даже еще не было Центра «Э» — его создали в 2008 году. В нулевые нами занимались ФСБ и УБОП (Управление по борьбе с организованной преступностью, существовало в системе МВД. — Р.П.)
— При этом у УБОП, заточенного на борьбу с бандитскими группировками и не знакомого со спецификой политического сыска, были свои, скажем так, особенности, своя методология…
— Да, они и в дома ломились совершенно по беспределу. Темы с подбрасыванием чего-либо запрещенного активистам были даже более актуальны, чем сейчас. Сотрудники УБОП не видели разницы между политическим активистом («экстремистом», в их терминологии) и уголовником. Эта грань была практически стерта для них.
Соответственно, информаторов и провокаторов УБОП тоже подсылал, но делали они это очень топорно. Представим, например, организацию «Авангард красной молодежи», где средний возраст активистов — 18–20 лет, и даже двадцатипятилетние уже выделялись из общей массы. А тут приходят граждане за тридцатник, совершенно не «неформального» вида. Хотя в «Авангарде красной молодежи» «неформалы» составляли около 80% состава.
И эти новоприбывшие начинают как-то пытаться втереться в доверие. При этом разговор у них не идет, идеологического они ничего не знают, ограничиваются высказываниями в духе «власть допекла». То есть в молодежную и очень субкультурную организацию приходят люди, ничего не читавшие, со странным стилем одежды. Мужик, одетый в кожаную оперскую курточку, сидит на собраниях рядом с парнями в «косухах» и «бомберах». Ну мы начинаем плотно общаться с ним, и он сразу «выпадает».
Еще один интересный типаж был в нулевые — «нашистские» агенты, то есть агентура прокремлевских молодежных организаций. Лидер АКМ и «Левого фронта» Сергей Удальцов в этом плане был не очень разборчивым, не очень осторожным человеком, про любого мог сказать: «Да ладно, нормальный парень».
Я лично троих таких персонажей у нас «срисовал». Они были такого откровенно фанатского, околофутбольного вида — это особо никуда не денешь. И задаешь одному из них вопрос: «А откуда ты узнал про организацию, как к нам пришел?» Он отвечает, что увидел граффити наше. Уточняю, где он видел граффити. Он говорит, что вот там-то, мол. А я точно знаю, что в указанном месте никаких наших граффити нет. Но одного такого «нашиста» мы все-таки прошляпили — и в итоге получили нападение в электричке, когда нас сильно помяли.
— Что за нападение?
— Ехали из Москвы в Коломну — помочь местной ячейке АКМ и заодно порисовать граффити по Подмосковью. Садимся в электричку. Состав — пять человек, в том числе вот этот «нашистский» агент — мы его называли «Паша-Альбинос». Едем, разговариваем, Паша смотрит все время в свой телефон, с кем-то переписывается. И вот на следующей станции влетает человек двадцать «фанатья» и очень жестко начинает нас месить. И вот целый перегон нас месили, у меня и еще одного человека в итоге были сломаны носы. Паша внешне вроде не пострадал, а вскоре после нападения вообще исчез.
— То есть у нашистской агентуры, скорее, был просто интерес помогать своим в той уличной войне, которая шла между прокремлевцами и оппозицией в середине 2000-х?
— Да, они хотели больше знать о наших «стрелках», о мероприятиях, где группа будет послабее, когда удобнее нападать.
Операм же был интересен сбор информации по персоналиям, по внутренним делам, по акциям прямого действия. Однажды к нам пришла в организацию женщина. Возраст где-то за 30 лет — что, как я уже говорил, нетипично для АКМ. У нас, как у молодежной организации, верхняя планка по возрасту была 32 года, она еле в эти возрастные рамки влезала. И у нее все общение сводилось к следующему: «А где учишься ты? А где учится вон тот твой друг?»
Уже когда место АКМ занял «Левый фронт», и мы занимались активизмом в этой организации, к нам прислали парнишку гопнического вида, тоже довольно «возрастного». Он постоянно всех обзванивал по поводу готовящихся акций, особенно его интересовали акции «Стратегии-31». Звонил всем и зачем-то уточнял: «А вы идете на “Стратегию-31”. А когда пойдем? Где собираемся?». Нам про этого персонажа в целом все было понятно, и на свои «стрелки» мы его старались не звать. Я своим сразу сказал: «Ребята, это опер. Формального повода его отписать у нас нет, просто не зовем никуда, и всё». Мы его перестали звать, и он, перестав получать информацию, пропал. А через несколько месяцев я его вижу на той же «Стратегии-31» стоящим вместе с оперативником Алексеем Окопным.
Но это, конечно, топорный метод — засылать таких персонажей.
«Смартфон, попавший в руки ментов, — это же кладезь информации»
— Если взять два больших исторических блока — нулевые и десятые — когда все же было тяжелее в плане оперативного, спецслужбистского давления?
— В нулевые было грубее. Жестокость и сейчас есть — людей и сейчас пытают. Но большая часть методов давления тогда все же была жестче. Начиная с того, что при задержании грубее обращались, чем сейчас.
— Да, ОМОН был жестче.
— ОМОН был намного жестче. Сейчас такое как бы «министерство любви», оно побархатнее стало работать. При этом у системы сейчас гораздо больше способов слежения за активистами благодаря новым технологиям. Прогресс не стоит на месте.
— Но технологический прогресс все же в большей степени работает на людей, нет? Или все-таки на «них»?
— Он работает и на них, и на нас, но пока, судя по результатам, все-таки больше на них. Например, в период волны революций в арабских странах можно было точно сказать, что технологический прогресс в большей степени выступает на стороне общества, оно от него больше выигрывает, чем власть. У нас, в отличие от каирской площади Тахрир, к тотальной мобилизации общества соцсети и мессенджеры пока не приводят, но отслеживать нас, наше общение, наше перемещение теперь еще проще, чем в нулевые. Они и раньше-то мобильники прослушивали, но теперь смартфон, попавший в руки ментов, — это же кладезь информации.
— Поэтому у тебя кнопочный телефон?
— В том числе и поэтому. Я вообще немного технофобен и не люблю подобные штуки. С другой стороны, кнопочный телефон действительно иной раз иметь удобнее. Я это понял, сидя на допросе в Следственном комитете, когда у меня попросили телефон. Они были разочарованы, увидев мою трубку. Рассчитывали, наверное, почитать мессенджеры, а что в таком телефоне им смотреть?
Сейчас вообще очень много говорится о безопасности в сети, о «безопасных мессенджерах», о шифровании. Я придерживаюсь мнения, что все, что связано с компьютерами, гаджетами и интернетом, никогда не может гарантировать стопроцентную безопасность. Если мы хотим защитить какие-то данные по людям, по акциям протеста, по организационным вопросам — значит, нужно все по-настоящему важное обговаривать без использования телефона и интернета. Любые электронные способы связи можно рано или поздно начать контролировать.
— То есть ты во все эти шифрованные мессенджеры не веришь вообще?
— Нет. Ну то есть я понимаю, что да, наверное, чат в телеграме лучше, чем чат «ВКонтакте», — они его хотя бы не прочитают без усилий. Чем-то мне, разумеется, приходится пользоваться. Но я также знаю, что если информацию знают два человека «из уст в уста» — это надежнее, чем если информация была передана через электронные средства коммуникации. Полной компьютерной безопасности не существует.
«Психологическое давление на допросе нужно учиться выдерживать»
— Вернемся к вопросам внедрения агентуры. Ты не опасался, что жертвой подозрительности активистов может стать пусть странноватый, не вписывающийся в субкультурные каноны, но вполне честный дядя, которому просто захотелось потусить с молодежью, поучаствовать в молодежной движухе?
— Ну есть же более-менее надежные способы проверки таких граждан. Можно, например, назвать такому человеку место и время проведения несуществующей акции и посмотреть, приедут ли на это место менты.
— Да, например в НБП (запрещенная и несуществующая с 2007 года Национал-большевистская партия. — Р. П.) такой метод работал. У вас, у левых, он работал тоже?
— Конечно, работал. Был период, когда у нас акции начали одна за одной «лететь». То есть приходим на место акции, а там стоят толпы ментов — или «принимают» всех, или просто не подойти к месту акции, к объекту. Несколько очень хороших задумок сорвалось.
А в это время у нас в организации был парень, жил в офисе партии КПСС, который служил нам штабом. Такой обычный нищеброд и неформал, кличка у него была Тилль. И вдруг у него начали появляться шмотки и в меру дорогой алкоголь — сам образ жизни у него не менялся, но качество жизни резко улучшилось. И как раз начался проблемный период с акциями. Мы решили, что все это как-то странно, решили Тилля проверить. Назвали ему «по секрету» место и время акции, которую не собирались проводить. И в назначенное время в назначенном месте была толпа «мусоров». Мы Тилля «отписали» в тот же день.
Нужно отметить, что не всегда же засылают агентов. Где-то ближе к концу нулевых участились случаи, когда активистов, пытались брать «на подписон» — заставлять подписать согласие на сотрудничество. Тех активистов, которых задерживали на акциях — прессовали, пытались заставить подписать бумаги. И сделать из них если не провокаторов, то информаторов.
— Как ты определяешь для себя группу риска — кто для оперативников представляет наибольший интерес в плане вербовки?
— Интерес, наверное, представляют абсолютно все, но понятное дело, что условного Лешу Макарова (известного активиста НБП, участника многочисленных акций прямого действия. — Р. П.) не будут к этому склонять. Если человек зарекомендовал себя как неконтактный в плане общения с «органами» — наверное, он в меньшей степени в зоне риска.
В зоне риска — все новички, которые участвовали в акции в первый раз, винтятся в первый раз. Регионалы, которые приехали на акцию в Москву. У меня даже был однажды случай, когда мне предлагали подписать соглашение о сотрудничестве оперативники ФСБ. Мол, «либо у тебя будут неприятности, либо у тебя все будет очень хорошо, еще и денег заработаешь». И кнут, и пряник — кому что больше подойдет. Вот в случае с ранее упомянутым Тиллем, скорее всего, главную роль играли не угрозы — его заинтересовали, скорее, «пряниками».
В нашей практике иногда случалось, что активисты подписывали бумаги. Если человек сразу в этом признался, сказал что «вот, я на допросе обосрался, подписался на сотрудничество», — он оставался в организации, просто мы его ограждали от участия в каких-то акциях ради его же безопасности.
Например, у нас в «Левом фронте» был Гриша Торбеев, который подписал соглашение о сотрудничестве, но сразу в этом признался. Позднее он все же заехал на тюрьму (Григорий Торбеев провел полтора года в СИЗО и колонии-поселении по обвинению в применении насилия против сотрудника полиции. — Р. П.).
— Его посадка могла быть местью? Вообще оперативники очень не любят, когда кто-то подписывает соглашение о сотрудничестве, но потом разрывает договоренности, да еще и признается во всем публично…
— Не исключаю, что могла быть и месть. Конечно, лучше ничего не подписывать. Я еще могу понять людей, которые ломаются под пытками, когда током пытают. Но психологическое давление на допросе все же нужно учиться выдерживать.
— Есть же еще умники, которые говорят себе: «Я переиграю систему». И всерьез считают, что соглашаясь на сотрудничество, перехитрят спецслужбы. «Буду сливать только не имеющую значения информацию, ничего важного сообщать не буду, а потом вообще дезинформацию начну сливать», — и так далее.
— Нет, тут уж выбор простой. Или ты не подписываешь ничего, выдерживаешь прессинг. Или, не выдержав, подписываешь, но тут же признаешься во всем своим товарищам. Никакого третьего пути быть не может. Третий путь — в лагерь ментов и чекистов.
«Как можно было повестись на Мальцева — это загадка»
— Ты многие годы вовлечен в московскую протестную активность, но тебе и по регионам доводилось ездить. По твоим ощущениям, насколько сейчас велика разница в работе силовиков против оппозиции в Москве и в регионах, насколько в регионах сильнее давление?
— В Москве тоже и двери выбивают при обысках, и пытают. У меня вот недавно два ночных допроса подряд в связи с «московским делом» было. Но в регионах действительно во многом тяжелее. Защита московского активиста, попавшего в беду, заключается в том, чтобы успеть рассказать в медиа о том, что с ним происходит. В Москве это проще делать. В регионах больше беспредела — особенно, когда был тот же УБОП. Когда людей просто на улицах избивали — причем зачастую это делали не нашисты, а именно сотрудники милиции в штатском. Даже Подмосковье уже отличалось от Москвы в этом смысле в худшую сторону.
Бывает же, что в регионе вообще только одна реально действующая протестная организация, и у нее нет союзников ни слева, ни справа. Бывает, что вообще есть только один человек, главный «экстремист» поселка. И опера, чтобы отрабатывать свой хлеб, даже просто профилактически его замучают.
В регионе засвеченный активист сразу оказывается в поле зрения спецслужб. С другой стороны, если он не засвеченный, ему будет еще хуже. Вообще когда говорят, что нужно соблюдать тотальную анонимность — это малоприменимо в современных условиях и довольно опасно. Напротив, нужна положительная публичная засветка. Если человек борется со свалками, защищает права дольщиков, выселяемых людей, работает с социальными движениями — у него уже складывается позитивный имидж, его уже тяжелее прессовать. Медийность — это защита, а в Москве и в Питере медийность получить проще.
При этом в регионах все равно творятся странные какие-то вещи. Иной раз получаешь приглашения в какие группы «ВКонтакте» с громкими и странными названиями — какая-нибудь там «Революционная гвардия Сибири», с какими-то «комиссариатами», «начальниками штабов армии» и прочими регалиями. При этом ты понимаешь, что это делают какие-то школьники. Пишешь им: «Ребята, вы там можете тупо доиграться, вы же не только мне, но и товарищу майору сейчас пишете» — потому что ВК полностью прозрачен для спецслужб. До кого-то такие вещи доходят слишком поздно.
— Еще к вопросу о регионах. На днях суд в Ростове огласил приговор Яну Сидорову и Владиславу Мордасову — их обвиняли в покушении на организацию массовых беспорядков. Приговор абсолютно дикий даже по современным российским меркам: более шести лет колонии. Вячеслав Шашмин получил три года условно. При этом реально они всего лишь одиночные пикеты проводили и в телеграм-чатах переписывались. Мордасов и Шашмин, давшие признательные показания на стадии следствия, на суде заявили, что сделали это под пытками. Семеро свидетелей обвинения также заявляли, что подписывали протоколы под давлением, опасаясь за свободу и жизнь. Это очередное жуткое охвостье истории с «революцией 5 ноября», которую в 2017 году назначил видеоблогер Вячеслав Мальцев. В итоге множество людей по всей стране было арестовано и получило сроки, да и дело «Сети» в каком-то смысле — тоже охвостье всей этой истории. Есть мнение, что Мальцев был просто агентом, который спровоцировал людей, специально подвел их под аресты и тюрьмы. Как ты к этой теории относишься?
— Ну да, спецслужбы профилактически, чтобы больше никто не готовил революции и не назначал их на даты, решили найти тех, кого нужно показательно покарать.
Мне просто совсем не близок Мальцев и его взгляды. И этот его зазыв на революцию — да, он был странный, мягко говоря. Я бы все понял и счел бы Мальцева хоть и дураком, но искренним идеалистом, если бы он приехал сам на эту «революцию» в Москву. А так это действительно выглядит громадным фейком.
Я правда не понимаю, насколько глупым нужно быть человеком, чтобы всерьез поверить, что по декрету какого-то бородатого странного дядьки произойдет революция. Сектанты из «Белого братства» так назначали конец света, как Мальцев революцию. Я не могу со стопроцентной уверенностью ответить на вопрос, дурак Мальцев или провокатор, но эти понятия, к сожалению, уравниваются. Зачастую человек, даже формально не сотрудничая, может оказаться неспособен адекватно оценивать ситуацию и подставить кучу народа.
Решительно не понимаю, как можно было всерьез воспринимать то, что говорит и к чему призывает Мальцев. Я понимаю, что за Алексеем Навальным, например, есть люди, есть идеи, есть какой-то организационный аппарат. Если бы он вдруг начал какие-то подобные декреты издавать, и кто-то к этому всерьез бы отнесся, — это было бы еще понятно. Или Лимонов прошлых времен, периода НБП. Или Удальцов времен Болотной площади. Как можно было повестись на Мальцева — это загадка, это феноменально.
«Не пользуйтесь картами “Сбербанка”»
— Как не попасть в беду тем молодым людям, которые решили связать свою жизнь с активизмом — не просто ходить время от времени на протестные акции, периодически «винтиться», читать соответствующие телеграм-каналы, а стать именно профессиональным политическим активистом, связать с политикой свою жизнь? Ты уже сказал, что нельзя иметь дела с теми, кто предлагает насилие, нужно сторониться любых историй, связанных с оружием, о цифровой гигиене. Есть еще такая теория, что человек, который встал на путь серьезного политического активизма, должен пересмотреть весь свой образ жизни полностью: свои контакты, увлечения и так далее…
— Да, я с этим согласен. Если человек хочет не просто стать «анархистом выходного дня», то он должен сразу понять: активизм становится главным делом жизни. У тебя может быть работа, учеба, семья, но ты должен понимать, что волей-неволей они отойдут на второй план. Хотя бы потому, что политическая активность в России — сложное дело, это дело требует твоего времени. Если ты серьезно этим загораешься (а не горя, сложно заниматься активизмом), твоя политическая жизнь в значительной степени вытеснит все остальное.
Например, у меня в регулярном, ежедневном общении почти не осталось людей, которые вообще не связаны с политикой. Я ни с кем не ссорился из своих давних знакомых, но постепенно происходит отчуждение. Мне правда не интересно слушать, кто там куда за границу в этом году ездил отдыхать.
Нужно еще понимать, что личная жизнь становится очень благодатной почвой для давления на человека. Как давят на малолетних активистов? Через родителей. Как давят на семейных? Через жен. Понятно, если спецслужбы начнут воплощать в жизнь угрозы родственникам, это будет совсем уже лютое средневековье — как правило, это все же «понты». Но все же это инструмент давления.
Конечно, самое надежное — когда пара формируется из людей, разделяющих идеалы и стремления друг друга. Если один человек серьезно занимается политикой, а другой — нет, никакого долговечного союза не получится.
Насчет увлечений и вредных привычек. Есть «народная статья» 228 УК, наркотическая. Разумеется, тем, кто идет в политический активизм, я крайне не рекомендую «угорать» по таким вещам. И ничего запрещенного активист дома хранить не должен. Наш дом — это всегда потенциальное место паломничества для различных темных сил.
Еще один совет — не пользуйтесь картами «Сбербанка». Если у вас есть штраф за административную статью — его со стопроцентной вероятностью спишут с этого счета.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.