Бесстыдство сильных и пластиковая бутылка

 

 

Город — очень большой, неуютный (наверное), хотя если привыкнуть и знать места — жить все-таки можно, даже с комфортом. Город подмигивает новогодней иллюминацией — ужас, конечно, безвкусица, безумные миллионы и, вероятно, масштабные хищения, — но если бы не подмигивал, была бы совсем тоскливой эта бесснежная серость.

И даже в средней руки забегаловке — сносный кофе, а еще телевизор на стене, в телевизоре едет куда-то на поезде, попивая чай, президент. Вокруг — какие-то достойные люди (наверное). Я, конечно, знаю, куда он едет, но это не то, чтобы очень уж интересно, к тому же добрые владельцы забегаловки звук выключили. Вместо речей президента — старинная песня группы «Дискотека Авария». Сочетание, кстати, безупречное, клип получается отличный. Новый год к нам мчится, скоро все случится, и так далее.

В руке телефон, в телефоне интернет, в интернете все подводят итоги года — политики, бизнесмены, безработные, домохозяйки. Провластные политологи и оппозиционные политологи. А еще изредка — новости из зала суда. Там как раз судят человека. Ни за что. За брошенную в сторону полицейских пластиковую бутылку, которая ни в кого не попала.

Потерпевших трое, было четверо, один застеснялся. По нынешним временам — настоящий герой. Сообразил, что это немного все-таки неловко — рассказывать, как напугала тебя пластиковая бутылка. Трое не сообразили, рассказывают.

Тот, который застеснялся, — Виталий Максидов. Те, которые стеснения не ведают, — Дмитрий Линник, Александр Внуков и Александр Комбаров. А человека, которому в режиме реального времени без причины ломают жизнь, настоящего, то есть, потерпевшего на этом стыдном судилище, зовут Самариддин Раджабов.

«По моему ощущению, то, что брошенный предмет оказался мне… по его, как сказать… по его тяжести мне показалось, что это был звук, характерный падению пластмассового предмета. Что именно в бутылке находилось, я не могу сказать — была характерная какая-то жидкость. Могло быть что угодно, какая-то там кислота. Я испытал испуг, угрозу здоровью своему», — рассказывает один из тех, которые стеснения не ведают. В зале откровенно хохочут, а он продолжает, проявляя положенную бойцу правоохранительных органов и в чем-то даже похвальную (наверное) настойчивость: «Против нас было сосредоточено много агрессивной толпы, и я испытал страх за свое здоровье и свою жизнь. Тот человек, который кинул бутылку, мог спровоцировать агрессивные действия в отношении нас. Какую-то безнаказанность. Он кинул бутылку, а почему мы не можем… Моему здоровью был причинен моральный вред».

Это и есть настоящий итог года. Самый важный итог года. «Московское дело» все еще длится. Перемалывает невиновных. И не без труда вспоминаешь теперь, из-за чего все начиналось. Выборы прошли, Мосгордума заседает, мэр отвечает на заранее согласованные вопросы депутатов, — и это совсем в стороне, это никак не касается уже происходящего в судах. «Московское дело» сделалось самоценным, оно, кажется, существует уже вне всякой связи с летними событиями. Оно само производит собственные смыслы.

Случайные пленные, выдуманные преступления, настоящие сроки. Все это, вроде бы, уже однажды было — вспомним «болотное дело». Точечный террор в исполнении государства в ответ на попытку граждан заикнуться о собственных политических правах — технология обычная и отработанная. Новизна — как раз в этом вот бесстыдстве, в нарочитом подчеркивании абсурдности происходящего.

Здоровенные, крепкие полицейские — они ведь и есть государство, первая линия глубоко эшелонированной обороны государства против граждан, самые близкие к обычному человеку представители власти, хотя все-таки не самые опасные (наверное) — не испытывают неловкости, рассказывая о перенесенных страданиях. Рассуждают под смех собравшихся и настоящего потерпевшего про «моральный ущерб здоровью» и «твердое шуршание».

Я не выдумал это «твердое шуршание», да я бы и не смог (наверное), это тоже цитата. Один из полицейских услышал твердое шуршание, испугался, боялся потом еще некоторое время, но в конце концов все-таки успокоился и нашел в себе смелость, чтобы выступить в суде. 

За спиной у этих нежных и ранимых людей — те, кто дело фабриковал (один из полицейских прямо сказал, что «принял решение считать себя потерпевшим» после нескольких разговоров со следователями). А у этих за спиной — свои начальники, а у тех начальников — свои. Все государство, круг за кругом, оказывается вовлеченным в «московское дело». Все его ресурсы работают на то, чтобы изувечить жизни нескольким людям, попавшимся под руку в ходе летней охоты на прохожих в центре столицы.

И надо всеми, на самом верху, президент. Он ведь не только в поезде по мосту катается, он тоже испытал испуг. Ему уже не твердое шуршание мерещится, он, как и положено гениальному стратегу, сквозь мутные стенки пластиковой бутылки прозревает кошмар настоящих массовых беспорядков, стрельбу и пожары. И страхами своими делится с казенными правозащитниками. Правозащитники кивают озабоченно головами — хотя куда им деваться, люди-то подневольные.

Кстати, отчего бы не переименовать их в право-нападающих? Чтобы с настоящими правозащитниками не путать.

Год начинался с обсуждения в Думе «закона о неуважении к власти». Смешных, диких и нелепых поправок в КоАП, которые, тем не менее, приняты и применяются. Стыд и штрафы. А заканчивается этим вот — не последним еще — судом по «московскому делу». Стыд и, возможно, срок.

Прокурор запросил для Раджабова три с половиной года, что решит суд — на момент написания текста неведомо. Но едва ли оправдает настоящего потерпевшего. Знаем ведь, что едва ли.

И вот он, итог: государство, чтобы доказать гражданам собственную силу, перестает стесняться. Не боится даже быть смешным — лишь бы оставаться страшным. Здесь, возможно, серьезный просчет у них, может быть, и не стоило выставлять себя на посмешище, кто знает, как оно аукнется. Но только «возможно», не «наверное».

А в остальном все довольно-таки неплохо. Огоньки мигают, кофе сносный, новый год к нам мчится. Снега вот только нет. Тоже украли, наверное.