Архитектор, дизайнер, автор знаменитой «Культуры 2» Владимир Паперный написал новую книгу — «Архив Шульца». В аннотации «Редакции Елены Шубиной» ее называют «настоящим русским романом». Паперный собирает свою книгу по кусочкам памяти. В самом начале он предупреждает читателя: «Все имена и события вымышлены. Любые совпадения с реальными именами, событиями, географическими и другими названиями случайны».
Очевидно, не желая писать настоящие мемуары (потому что живы многие участники его биографии) Паперный придумывает кинематографический ход: эмигрант Александр Шульц, живущий в Лос-Анджелесе получает посылку. В большой коробке — листы и катушки с записями. Это тот самый архив Шульца, дневники, письма. По ним он выстраивает историю своей семьи.
Предупреждение о вымышленности событий, имен, случайном совпадении событий не может обмануть читателя. Для меня, например, очевидно, что это не придуманный роман, а своего рода беллетризованные мемуары, исповедальная проза, вызванная неистребимым желанием «вспомнить все», зафиксировать для близких, детей, внуков, для себя.
Зачем? Чтобы изжить драмы, трагедии, неудачи. Владимир Паперный — сын Зиновия Паперного, замечательного литературоведа, которого современники помнят как блестящего собеседника и человека с необыкновенным чувством юмора. Владимир Паперный наследует это чувство юмора, иронию к себе. Именно так он пишет о тех не всегда веселых событиях, которые ему пришлось пережить.
Герой романа, которого все зовут детским именем «Шуша» — талантливый архитектор, из писательской семьи. «Как жить в условиях советской власти? Писание в стол или уход в примитивное крестьянское хозяйство привлекали мало. Эмиграция тем более. Я понимал, что там, за кордоном, ты либо отказываешься от своего «я», своего прошлого и начинаешь жить с нуля как гражданин другой страны, либо вынужден находиться в кругу эмигрантов и общаться с людьми, которым на родине и руки бы не подал». Подобным вопросом об отъезде, как спасением от «застоя» и возможно, от тюрьмы задавались в 70-80-е годы прошлого века многие. Паперный пишет ровно об этом: самиздат, слежка КГБ, предложение сотрудничать с чекистами, отъезд, жизнь в эмиграции, мечта о возвращении в Россию. И невозможность вернуться.
«Архив Шульца» Владимира Паперного — это сборник историй, смешных, грустных, трагических. Местами автор отказывается от иронии, и тогда в его прозу прорывается пронзительная исповедальная интонация. Для ровесников Паперного эти истории узнаваемы, также как узнаваемы персонажи под вымышленными именами. Молодым же «Архив Шульца» многое расскажет о советских реалиях, о воздухе, которым дышали тогда — и о времени, в котором жили их родители. Паперный пишет легко о самых страшных вещах — о смерти, расставании с любимыми, разочаровании в самых близких людях.
С разрешения издательства АСТ «Редакции Елены Шубиной» публикуем главы «Архива Шульца» — «Бегство» и «Перелет». В них Паперный рассказывает об отъезде из Советского Союза. Как потом выяснилось, навсегда.
Бегство
— Представляешь, — сказала Алла, как только он ввалился в квартиру в грязной куртке с еще более грязным рюкзаком, — звонят из ОВИРа и говорят таким раздраженным тоном: “Вы когда за визой придете? Сколько можно вас ждать! У вас всего восемнадцать дней осталось. Не уедете — визу аннулируем”.
“Так, — думал Шуша, раздеваясь, — телеграмма шла три дня. Еще три дня я добирался до Москвы. Остается двенадцать дней. Срочно ехать в ОВИР за визами. Потом в Шереметьево за билетами в Вену. Потом чемоданы в таможню. Потом прощание с родственниками и друзьями. Получается больше пятидесяти человек. Как их всех разместить?”
В ОВИРе все произошло быстро. Их назвали предателями родины, демонстративно порвали советские паспорта, сказали, что они никогда не вернутся на родину, и выдали какие-то мятые бумажки с печатями и их фотографиями.
Любопытно, что уроки Ликенион сработали, карнальный контакт с Аллой состоялся. Первый раз это показалось им чем-то вроде принудительной физиотерапии. Потом оба долго со смехом обсуждали, что именно это было — они действительно были скорее друзьями, чем любовниками. Потом постепенно, как старый паровоз, с усилием набирающий скорость, выпуская пар и прокручивая колеса на месте, они дошли до вполне приемлемых результатов, то есть примерно до того уровня, к которому супруги приходят на десятом году брака.
Билеты были куплены на 31 марта. Гости приглашены на пятницу 27-го. Утром поехали сдавать чемоданы на проверку в таможню. Там выяснилось, что все словари русского и английского языков, преподаванием которых Алла собиралась зарабатывать, взять с собой нельзя.
— Но они мне нужны для работы, — говорила Алла таможеннику.
— А что у вас за работа?
— Я преподаю в педагогическом институте.
— Вот принесите нам справку оттуда, и мы вам разрешим взять словари.
Алла помчалась на такси к себе в пединститут,а Шуша поехал домой готовиться к приему гостей. Через полтора часа влетела растрепанная Алла и закричала с порога:
— Катастрофа! В отделе кадров меня спрашивают, куда справка. Я говорю, в ОВИР. Зачем? Для выезда на ПМЖ. Что?! Вы что, не знаете, что вы обязаны сначала уволиться? Мы сейчас позвоним в ОВИР и потребуем, чтобы они аннулировали вашу визу…
— Подожди, — сказал Шуша, которого это сообщение неожиданно привело в спокойное и сосредоточенное состояние. — Смотри, сейчас уже шесть часов вечера, пятница. Сегодня они звонить не будут, а если даже будут, в ОВИРе все уже разбежались по домам. Завтра ОВИР не работает. Ты сиди развлекай гостей, а я поеду в Шереметьево и попробую обменять билеты на завтра. На всякий случай ничего никому не говори, скажи, я застрял на таможне. Схватив единственный полностью упакованный чемодан, он выскочил на Большой Каменный мост, тут же поймал такси и помчался в Шереметьево — экономить деньги было уже бессмысленно. В вестибюле аэропорта почти никого не было. За окном кассы “Аэрофлота” сидела девушка в темно-синей форме.
— Я хотел бы поменять билеты, — сказал Шуша как можно более незаинтересованным тоном, хотя сердце бешено колотилось.
— Виза есть? — спросила девушка.
— Есть. Вот виза и билеты.
— Когда хотите лететь?
— Чем скорее, тем лучше.
— Она полистала что-то вроде амбарной книги.
— Билеты на Вену есть на завтра. Вас устроит? Он сделал вид, что размышляет, хотя сердце би-
лось еще сильнее.
— Пожалуй, подойдет, — сказал он задумчиво.
— Цена такая же, доплачивать не надо.
Он молча кивнул. Девушка что-то писала на бланке.
— Вот ваши новые билеты.
Схватив визу, билеты и чемодан, уже забыв про конспирацию, он помчался через весь зал к телефону-автомату и стал звонить другу Женьке.
— Привет, — сказал Женька. — Ты нас с Витькой поймал в дверях, мы уже ехали к вам на проводы…
— Я не дома! Можете взять такси в Шереметьево? — прокричал он в трубку. — Я заплачу. Жду васу входа в таможню.
Когда они наконец встретились, было уже около девяти вечера. По стеклянному коридору таможни тянулась огромная очередь. Стало ясно, что им предстоит провести в этом стеклянном пространстве всю ночь.
— Ты садись на чемодан, — сказал Женька, — мы пока постоим.
— Садись ты, — ответил Шуша. — Будем меняться. Я сидеть не могу. Меня все еще колбасит.
Их очередь подошла около шести утра. Они были последними. Два сонных таможенника в зеленой форме, примерно того же возраста, что и они, лениво потыкали в открытый чемодан, потом один из них махнул рукой и сказал:
— Всё, идите домой. Всё в порядке. Чемодан получите в Вене.
Шествуя по стеклянному коридору, в полной тишине опустевшего аэропорта, друзья услышали, как один таможенник сказал другому:
— Симпатичные ребята.
— Да, — сказал другой со вздохом. — Обычно приходится иметь дело с такой серой массой.
Домой Шуша вернулся около семи утра. Гости уже разошлись. Во всех четырех комнатах были навалены бумажные тарелки с остатками еды, пластиковые стаканчики с недопитым красным вином, пол усеян окурками. Стоял тяжелый запах кислой еды, смешанный с табачным дымом. В их спальне на кровати сидели сонные и не совсем трезвые Алла с сестрой Нинкой.
— Ну что? — спросила Алла.
— Буди Мику с Никой. Через четыре часа вылет.
— А вещи?
— Чемодан сдан в таможню. Про остальные забудь.
— Правильно! — вдруг громко произнесла очнувшаяся Нинка. — Именно так из этой блядской страны и надо уезжать! Все бросить и рвать когти.
Перелет
Последние четыре часа, до того мгновения, когда Ту-134Б оторвался от взлетной полосы, Шуша и Алла находились в панике. А что если отдел кадров всетаки позвонил в ОВИР? Когда они уже сидели в самолете, каждый новый входящий пассажир казался им то милиционером, то пограничником. Вошел кто-то похожий на Сергея Ивановича, Шуша вжался в кресло, но тот прошел мимо.
— Ну всё, — облегченно сказала Алла, когда они наконец взлетели.
— Подожди. Мы еще над советской территорией. Он все еще не решался выпустить из рук их единственную ручную кладь — пишущую машинку “Рейнметалл”. Вместе с Аллой, Никой и Микой машинку можно было считать наследством Сеньора. Обещание “вернуть Аллу в целости и сохранности” было перевыполненным.
С пассажирами этого рейса, а их было 76, произошла метаморфоза: до пересечения границы они были эмигрантами, а сразу после — иммигрантами. Сами они этой метаморфозы пока не ощущали.В Вене их встречали представители конкурирующих агентств — израильского Сохнута, толстовского фонда, Джойнта, ХИАСа и других. Сохнутовец в черном костюме и черной шляпе стоял прямо у трапа и голосом строгого директора школы говорил по-русски без акцента:
— Так. Документы сюда, пожалуйста! Быстро, не задерживаем остальных! Документы!
Пассажиры, включая Шушу с Аллой, безропотно протягивали ему свои документы. Если бы эти люди не провели всю свою жизнь в СССР, они бы наверняка сказали: кто вы такой? Покажите сначала ваши документы. Мои документы останутся у меня.
Но такая дерзость не могла прийти им в голову, как прекрасно понимал сохнутовец, такой же иммигрант из СССР, но приехавший на несколько лет раньше. Представители Толстовского фонда, Джойнта, ХИАСа и других организаций стояли неподалеку и не делали попыток вмешаться — они знали, что статистика на их стороне. Когда всех погрузили в автобусы, Шуша пересчитал, их было 70. Значит, шесть человек откуда-то знали, что у них теперь есть право выбора. Кто-то их предупредил или дошли своим умом?
Окна в автобусах были закрыты шторами — опасались терроризма. Лагерь, в который их привезли, был окружен колючей проволокой, и по периметру ходили израильские автоматчики.
Всех рассадили в большом зале, и началась регистрация.
— Те, кто собираются ехать в Израиль, поднимите руки, — сказал сохнутовец.
Поднялось пятнадцать или двадцать рук.
— Это все? — спросил он. — Вы откуда? — обратился он к семье из шести человек с двумя детьми и довольно старыми дедушкой и бабушкой.
— Из Кишинева.
— Куда собираетесь?
— В Канаду.
— А вы?
— В Америку.
— Вы?
— В Америку.
— Так, — продолжал сохнутовец, — а вы знаете, какое количество денег ваша родина потратила на то, чтобы вывести вас из советского пленения? Где ваша благодарность? Вы понимаете, что вы изменники родины?
Шуша с Аллой переглянулись. В течение всего нескольких дней они стали изменниками сразу двух родин.
В этом лагере, по каким-то техническим причинам, они провели только сутки, намного меньше, чем уехавшие раньше знакомые. К большому огорчению архитектора Ш, мечтавшего о встрече с Венским сецессионом, в город их так не выпустили. Им досталась еще одна коллективная беседа, на которой почти дословно повторялось все то, что Шуша слышал на станции “Пионерская” от Авигдора: “Вы пользуетесь возможностью, пробитой с огромным трудом для других людей и для другой цели. Пробивали бы честно для себя свою Америку”.
“Это звучит справедливо, — размышлял Шуша, — но не реалистично”.
Ночной поезд Вена — Рим, по письмам уехавших друзей, был ужасным: только сидячие места, ни капли воды, адский холод, вагоны запломбированы снаружи, дети страдают. В реальности все оказалось гораздо лучше. Вагон действительно был сидячим, но наш архитектор быстро сообразил, что сидения можно разложить и превратить в одно сплошное ложе, на котором все четверо разместились вполне комфортно. Вагоны действительно были заперты снаружи, но именно это уберегало их от толп пассажиров, атаковавших поезд в Болонье и Флоренции.
“Да, — думал Шуша, — нас ввозят в Италию примерно так же, как ввозили в Россию большевиков из Германии, то есть «как чумную бациллу», по словам Черчилля. Немцы хорошо знали лозунги, ввозя таким способом большевиков, они пытались вывести Россию из войны, которую Германия уже почти проиграла. «Чумная бацилла» сработала, Россия развалилась. Теперь держись, Италия!”
Дети не страдали. Мика и Ника носились по вагону, осваивая чудеса техники — откидные столики, стульчики, педали под умывальниками, держалки для бутылок, бумажные полотенца, регуляторы температуры. Кстати, и обещанного адского холода не было, наоборот — жара. Из соседнего купе пришел, шаркая шлепанцами, дедушка из кишиневской семьи.
— У этих итальянцев ничего не работает! — ворчливо сказал он. — Регулятор температуры! Фикция! Я пробовал ставить на самую холодную — еще жарче.
— В какую сторону вы крутили? — спросил Шуша.
— Туда, где написано Caldo.
— Caldo по-итальянски “горячий”, — сказал Шу ша, он как-никак был владельцем итальянско-русского словаря, подаренного когда-то Сеньором.
— Не морочьте мне голову! Caldo! Cold по-английски.
— Попробуйте крутить в другую сторону. “Холодный” по-итальянски Freddo.
Кишиневский дедушка посмотрел на него с выражением: дурят нашего брата!
Рано утром они проснулись от крика: “Падаю!” Это остряк Мика услышал произнесенное по-русски в коридоре название города Падуя. Спать больше не хотелось. Пейзаж за окном напоминал Судак — горы, пирамидальные тополя, цветущий миндаль. Названия станций звучали, как билеты к экзаменам по истории архитектуры — Флоренция, Ареццо, Орвието. Вместо чисто вымытой Австрии за окнами проносилась грязная южная раскованная Италия. По перронам не спеша двигались холеные мужчины с бородами, усами, темными очками и с таким чувством собственного достоинства, что его хватило бы на три эшелона советских иммигрантов.
…Первое, что они увидели,когда их привезли в пансион Ламармора в Риме, — это висящий на стене телевизор, по которому снова и снова показывали кадры покушения на президента Рейгана. Вот он поднимает правую руку. Вот начальник охраны Парр бросается на президента и швыряет его на пол бронированной машины. Вот президентская машина рвет с места и исчезает. Вот двое раненых — полицейский Делаханти и пресс-секретарь Брэйди.
“Да… — подумал Шуша. — В интересную страну мы собрались”.
Бросив вещи в пансионе, они отправились бродить по незнакомому городу. Впрочем, незнакомым его можно было назвать только условно. Наш архитектор вдруг понял, что этот город он знает. Пройдя через пьяццу Витторио Эммануэле, они оказались перед базиликой Санта Мария Маджоре. Тут Шуша поразил Аллу, немедленно сообщив ей, что базилика была построена не при папе Сиксте III, как считают многие, а при папе Целестине I, то есть на восемь лет раньше, и что золото для кессонированного потолка Джулиано да Сангалло привез Колумб, а Фердинанд и Изабелла подарили это золото папе Александру VI.
Перед самым отъездом из Москвы, повинуясь непонятному импульсу, Шуша купил себе в Военторге черные высокие солдатские ботинки. Никакой другой мужской обуви в их единственном чемодане не оказалось. Ходить в солдатских ботинках было пыткой, они были рассчитаны на существ с какой-то другой анатомией. Поэтому сразу после осмотра интерьера базилики было решено купить главе семьи дешевые тапочки. Если бы они прожили здесь хотя бы месяц, они бы знали, на какой толкучке и за сколько их надо покупать. Но они к этому времени прожили в Риме меньше часа. С вынужденной неторопливостью двигаясь по улице Джиаберти, они оказались перед обувным магазином Antoni. В витрине, рядом с туфлями стоимостью в две-три mille lire, стояли спортивные тапочки всего за 150, то есть 15 долларов. Теперь, когда они уже были под крылом у Джойнта и ХИАСа, можно было позволить себе потратить 15 долларов из 500, которые им разрешили вывезти из страны социализма.
Внимательно изучив витрину, все четверо решительно вошли в магазин. К ним направился улыбающийся хозяин, видимо, сам Antoni. Шуша заговорил с ним по-английски с интонацией, которая должна была создать примерно такой образ: “Мне, прогуливающемуся американцу, случайно оказавшемуся в вашем городе, неожиданно захотелось переобуться ну, скажем, в эти теннисные туфли, которые я заметил у вас на витрине”.
Antoni понимающе кивал. Всех четверых усадили в кресла, и через две минуты приказчик или, если угодно, commesso принес требуемые модель и размер. Военторговские ботинки Шуша снял сам, надевать тапочки ему мягко, но решительно не позволили. Их бережно надели, зашнуровали так, чтобы не давило, но и не болталось. Старые ботинки почтительно уложили в красивый полиэтиленовый пакет с рекламой магазина.
— Тебе этот пакет насовсем отдали? — с замиранием сердца спросил Мика.
Они вышли из магазина, уже слегка отравленные потребительской идеологией. Мика и Ника, которые до этого момента все еще ходили с презрительными рожами — придумали какую-то глупость, ехать в какую-то заграницу, не дали взять щенка и бабушку, — теперь бросались к каждой витринес отчаянным криком “купи!”. Этот крик спущенных с цепи советских детей мог относиться к миллиону предметов — к бананам, ананасам, кока-коле, жвачке, пирожным, кексам, печенью, каким-то диким шоколадным яйцам размером с человеческую голову, электронным роботам с программным управлением, омерзительным картинкам с подмигивающим голографическим Христом, джинсовым комбинезонам, маслинам “размером с голубиное яйцо”, подумал Шуша, никогда не видевший голубиного яйца, живым собачкам в магазине Tutto per la cane («Все для собаки» — итал.), нелепым фарфоровым тиграм и брелокам, брелокам, брелокам…
Все это обладало наркотическим эффектом, и если бы, к несчастью, у них водились деньги, противостоять этому было бы невозможно. Даже если ты равнодушен к замшевым пиджакам, то расколешься на пластинках, книгах, горных лыжах, цветах, теннисных ракетках, фруктах, плеерах Sony Walkman или на миллионе других достижений либерального капитализма.
К концу дня все почувствовали страшную усталость. Архитектор Ш злился, что смотрел не на San Carlo alle Quattro Fontane, а на мещанскую роскошь, но потом задумался: а так ли глубока пропасть, отделяющая одно от другого? Не из одного ли источника черпали вдохновение Борромини и безвестный создатель подмигивающего Христа?
На этой глубокой мысли закончился первый день в Риме. Таких дней в их римском сроке, от звонка до звонка, было ровно восемьдесят семь.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.